Еремей Парнов - Заговор против маршалов

Идея преображала действительность. Оживали фан­томы. Молодые люди в черных мундирах называли себя романтиками и идеалистами. Они готовились взять в свои руки весь мир.

Мы идем, чеканя шаг.

Пыль Европы у нас под ногами.

Ветер битвы свистит в ушах:

Кровь и ненависть, кровь и пламя.

Учил Заратустра: «Я — предвестник грозы и тяже­лая капля из тучи; а имя той молнии — сверхчеловек».

И еще говорил он: «Я учу вас о сверхчеловеке. Че­ловек есть нечто, что должно превозмочь».

Они поверили, они сумели превозмочь. Впереди жда­ла их невиданная работа.

«Но некогда спросил я и едва не подавился своим вопросом: как? жизни нужна и сволочь людская?» — так говорил Заратустра.

В извечном противоборстве огня и льда источник су­ществования Вселенной.

Выстроить новый мир чистоты, безжалостно ис­пепелив старый,— сверхчеловеческое предназначение государства СС.

Головы, руки, ноги — сколько прошло их под уве­личительным стеклом «Черного герцога»! Носы, глаза, подбородки...

Возносясь духом к заснеженным пикам Гималаев, излучением третьего глаза проницая чертоги Вальхалы, он терял ощущение реальности. Где «орден» и где «го­сударство»? Где Генрих Гиммлер и где Генрих Второй?

Из состояния самогипноза, обычно кончавшегося упадком сил и приступами слезливости, его, как всегда, вывел Кестнер.

Пока длился сеанс лечебного массажа, Гейдрих дожидался в приемной.

— Арестован мелкий шантажист Отто Шмидт,— избегая благостно-просветленных глаз шефа, он с места в карьер перешел к делу. Холодно, лично незаинтересо­ванно, буднично.— Здесь собственноручно подписан­ный им протокол допроса. Дело ведет Иозеф Мейзингер.

— Помню,— Гиммлера клонило ко сну, и он не сразу ухватил суть.— У него волчья хватка.

— Мейзингер дело знает,— подтвердил Гейдрих.— Речь идет о генерал-полковнике Фриче,— на всякий случай напомнил он.— И других весьма влиятельных лицах.

Гиммлер сменил пенсне на очки для чтения. Пока­зания Шмидта уличали Фрича в пристрастии к гомо­сексуальным забавам. Кроме него назывались имена статс-секретаря Функа, полицай-президента Потсдама, штандартенфюрера фон Веделя, графа фон Гольтца и прочих высокопоставленных персон.

— Это бомба, Гейдрих! — рейхсфюрер отложил про­токол.— Прежде чем что-то предпринимать, следует хорошенько подумать.

— Понимаю. Именно поэтому я и решился обра­титься к вам за советом.

— Кто этот Шмидт?

— Личность известная. Специализировался на де­ликатном шантаже, дважды судим. Действует, как пра­вило, в одиночку, терпелив. Может годами вести слеж­ку, пока не наберет достаточно материала. Само собой, набирает жирных котов, с кого можно содрать по­больше.

— Его что, подкупили? Или, может быть, силой зас­тавили дать показания?

— Не думаю, рейхсфюрер,— Гейдрих оставил себе путь для отступления.— Задержание связано совсем с другим делом, но поскольку парень значится в карто­теке, Мейзингер попутно размотал остальное. Впрочем я специально не интересовался.

— И совершенно напрасно. На очной ставке он мо­жет от всего отпереться, и вы,— Гиммлер выделил об­ращение,— окажетесь в пиковом положении.

— До очной ставки еще далеко.

— Нужна стопроцентная гарантия. Работа, согла­ситесь, грубая. Случайное знакомство, ночью... С педе­растами, конечно, бывает и не такое, но... Как, например, Шмидт узнал, что человек на вокзале в Ванзее гене­рал? Приметы — темное пальто с бобровым воротником и белый шарф — указывают на штатского. Не так ли?.. Откуда тогда столь подозрительная осведомленность — генерал, и именно Фрич?.. Тут, правда, говорится об удостоверении, но, положа руку на сердце, это шито белыми нитками. Вы и сами прекрасно видите. С какой целью станет генерал-полковник барон фон Фрич по­казывать служебное удостоверение какому-то сомни­тельному типу? И где? На темном перроне. Или он спе­циально подошел к фонарю? Не рассказывайте сказки, любезный Гейдрих. С этим Шмидтом нужно еще рабо­тать и работать.

— Понимаю, рейхсфюрер. Делом занимается геста­по, где я не имею права приказывать.

— Пока,— насмешливо бросил Гиммлер.— Не при­бедняйтесь. Когда вам нужно, вы делаете все, что хо­тите.

— Лишнее доказательство, что не я был инициа­тором. Слабости следствия налицо, и я бы никогда не рискнул прийти к вам с сырым материалом. Но есть одно обстоятельство,— Гейдрих помолчал, изображая внутреннее борение, и, словно решившись на крайнюю меру, полез в портфель.— Я знаю, что это покажет­ся не совсем убедительным, но ничего не поделаешь... От нашего источника получены сведения о конфиден­циальном разговоре между Фричем, Боком и Нейратом. Они намерены представить фюреру резкий мемо­рандум в связи с намеченным вступлением в Рейнскую зону. Фрич назвал это опасным блефом. Доводы все те же, рейхсфюрер: военное противодействие противника, к которому мы еще недостаточно подготовлены. Пос­леднее отчасти верно,— как бы нехотя признал он.

— Войны не будет. Мы действуем наверняка.

— Я бы рад был втолковать это нашим господам. Они определенно наделали в штаны... В общем, такое вышло стечение обстоятельств.

— Звукозаписи, как я понимаю, у вас нет?

— В том-то и дело.

— Тогда подождем меморандума, иначе нас просто не поймут.— Гиммлер возвратил документы.

— Шмидта можно пока попридержать,— пони­мающе кивнул Гейдрих.

— На ваше усмотрение.— Гиммлеру попалась на глаза фотография стройной шатенки.— Поздравьте от моего имени хауптштурмфюрера Хагена. Я одобрил его выбор.

Основной задачей наших органов на сегодня яв­ляется немедленное выявление и полнейший разгром до конца всех троцкистских сил, их организационных центров и связей, выявление, разоблачение и репрес­сирование всех троцкистов-двурушников.

Оперативная директива наркома Г. Г. Ягоды

Приехав в наркомат, Ежов быстренько проглядел выписку из материала на Голубенко: 1898 года рож­дения, член партии с 1918 года, член РВС Третьей Украинской армии, в декабре 1918-го — председатель повстанческого комитета в Одессе, политкомиссар 45-й стрелковой дивизии, примыкал к троцкистской оппози­ции, заявил об отходе, парткомиссия по чистке пос­тановила «считать проверенным». Далее следовал пос­лужной список по партийно-советской линии.

Фигура не из крупных. Ничего из ряда вон выходя­щего. Письмо из Киева за подписью «кадровый рабо­чий» тоже не давало оснований, чтобы Голубенко за­нимался центральный аппарат.

Николай Иванович вызвал Балицкого.

— Ты чего прискакал? Не сидится на ридной батьковщине?

Балицкий присел, положив левую руку на правый рукав. Его короткие волосатые пальцы, как по клави­шам, пробежались по комиссарским звездам.