Еремей Парнов - Заговор против маршалов

Но к главной задаче это непосредственно не отно­силось.

Гейдрих начал осторожно ее прокручивать на раз­ных уровнях, и, чем дальше, тем привлекательнее она выглядела. Даже в том экстренно жгучем случае, если за Скоблиным стояла не только советская разведка, а силы, обладающие большим могуществом, Гейдрих ничего не терял. Более того, сохранялся шанс выиграть при любом варианте.

Поезд прибыл в Шафгаузен в 11.47. Смешавшись с толпой пассажиров, группенфюрер сел в автобус, возивший туристов к знаменитому Рейнскому водопа­ду. В проспекте значилось, что в июле он производит совершенно незабываемое впечатление. Под высоким солнцем, в спектральном трепете радуг. В меру по­любовавшись грохочущими струями, мокрыми кам­нями и мокрой листвой — водяная пыль несла тяжелую грозовую свежесть,— Гейдрих направился к замку Ляуфен. Дом стоял у подножья холма, где сохранились остатки предзамковых укреплений.

— Предположим, я соглашусь немножко помочь дядюшке Джо,— в разговоре со Скоблиным он решил сыграть напрямую.— Но чтобы попусту не трудиться, я должен знать, на ком конкретно сосредоточиться. В разное время и по разным поводам у нас перебывало слишком большое количество людей. Маловероятно, чтобы все они вдруг оказались заговорщиками. Вам не кажется, что в это трудно будет поверить?

— Поверить? — по лицу Скоблина пробежала вы­мученная, словно бы неживая ухмылка.— Я так пред­ставляю, что это уже не наша забота.

— И все же, господин генерал, хотелось бы боль­ше определенности. Предпочитаю действовать наверняка.

— Круг лиц не столь уж широк, чтобы долго ломать голову. Окончательный выбор облегчит имеющаяся у вас информация, если, конечно, ее удастся нужным образом подать.

— Иными словами, вы не располагаете точным спис­ком?

— Ни точным, ни каким-либо иным. Как вы пони­маете, его просто не может быть в природе. В том-то и состоит существо плана, что мы берем на себя сме­лость поразмышлять за противника. Полагаю, что не слишком ошибемся.

— Хорошо,— Гейдрих встал, дав понять, что беседа окончена.— В самое ближайшее время вас проинфор­мируют о моем решении.

Пожалуй, он не был так уж разочарован. Скоблин сказал именно то, что мог или должен был сказать в сло­жившейся ситуации.

Радио передавало, что на улицах Мадрида завяза­лись бои между повстанцами и рабочей милицией. Часть войск осталась верной правительству. Астурийские горняки сформировали вооруженные отряды в поддержку республики. Фалангисты вместе с марок­канскими формированиями вступили в Севилью.

— Наша борьба представляет собой не только ис­панскую, но и международную проблему. Я убежден, что Германия и Италия сочувствуют нашим целям,— сделал заявление для иностранных газет генерал Франко.

Гейдрих позвал домоправителя (он состоял в чине унтерштурмфюрера) и распорядился договориться о встрече с адъютантом полковника Коновальца.

Театр начинается с вешалки? Похоже, что виселицы начнутся с театра.

Фантом материализовался. И в том, что лик оборот­ня ни единой черточкой не напоминал о волчьем ос­кале, была гениальная находка создателя. Художест­венное провидение, уловившее музыкальную гамму эпохи. Позывные ее.

У кинотеатров, где демонстрировался «Партийный билет», выстраивались длиннющие очереди. Перекуп­щики брали вдвое и втрое.

Вот, оказывается, какой он, враг народа... Мерзкий пес, ядовитая гадина, а как выглядит? Влюбиться мож­но! Разве такого раскусишь? Тем опаснее. Тем зорче следует всматриваться в лица. Никому нельзя дове­рять — ни жене, ни мужу. «Тип умного, смелого и этим еще более опасного врага»,— выразила общее мнение «Правда», откликнувшись на новаторскую ленту Ива­на Пырьева похвальной рецензией. Шпион и предатель Советского государства, убийца Павел (артист Абрико­сов) разоблачен женой Анной. Теперь зритель видит подонка глазами прозревшей советской женщины. Обо­ротень предстает в его истинном облике. Он жалок и мерзок, его хочется поскорее раздавить, как вредное насекомое.

Впечатление оказалось настолько сильным, что в органы стали поступать заявления, разоблачавшие ин­женеров и местных партийных работников, чем-то похожих на мужественного красавца Абрикосова. Усердно писали брошенные жены. Об этом со смехом рассказывал замнаркомвнудел Берман. Наверное, были сигналы и посерьезней.

За разносами театральных постановок, выставок живописи, творений зодчества зловеще проглядывало стремление подогреть истерию. Определенно что-то го­товилось.

Призраки, коих гонят прочь, обретают свободу во сне. Поэтому театр — этот праздничный сон наяву — превратился в зону особого назначения. Подобно газе­там, в которых — старая российская привычка — наловчились вычитывать между строк порой вовсе и несуществующее, освещенная сцена давала выход за­давленным чувствам. В слове мудрецов и поэтов, в интонациях и манере актерской игры искали ответ на вопросы, которые лучше не задавать. И как востор­женно, как созвучно бились сердца, когда казалось, что приоткрывается некая общая истина, где, как в вол­шебной чаше, можно увидеть свое тайное отражение.

Благосклонное внимание высочайшего мецената еще более распаляло страсти, кипевшие вокруг театраль­ных подмостков. Тут скрещиваются не только видимые всеми прожектора с их разноцветными светофильтра­ми, но и лучи невидимые, подобно рентгеновским, про­свечивающие насквозь грудные клетки и черепа. И часто в мертвенном свете неведомо где установленного экрана те, кому это положено, видели совсем не то, что в натуре. В замкнутом кругу самообольщения и начальство, и рядовая публика, всяк со своей колокольни, выискивали намеки.

Не проходило и недели без очередного разноса. И всякий раз звучал трагическим шепотом вопрос: «За что?» Редакционная статья «Сумбур вместо музыки», с которой начался театральный год (буквально на сле­дующий день после триумфа маленькой Гели), была у всех на памяти. От нее отталкивались, как от эта­лона.

Но тут по крайней мере были ясны истоки: Ста­лин, разгневанный и музыкой, и сюжетом,— томление духа выливается в преступный бунт,— покинул ложу. Сложнее оказалось разобраться с набиравшими гра­дусы обличениями «мейерхольдовщины». «Клоп», «Баня», «Мистерия-буфф» — это же наше, революцион­ное. Это же Маяковский! «Лучший, талантливейший»... Но не перевелись памятливые умники на Москве.

Завзятые театралы вспоминали «Землю дыбом». Кое-кто сохранил и афишу той давней, двадцать третье­го года, премьеры: «Красной Армии и Первому Крас­ноармейцу РСФСР Льву Троцкому работу свою посвя­щает Всеволод Мейерхольд».

Вот и достукался. Негоже художнику заискивать перед властью? А как быть, если все вокруг государ­ственное? И власть требует прославления, даже клас­сику переиначивая в угоду себе?