Рихард Дюбель - Хранители Кодекса Люцифера

– Я… – начала Агнесс.

Он накрыл своей ладонью ее руку. Она умолкла. Их взгляды встретились.

– Это ведь была моя идея, – сказал Андрей.

– Но это я тебя… – Когда сестра замолчала, Андрей понял, о чем она подумала в последнюю секунду. О том, как воспринял бы Вацлав, если бы она закончила предложение: «Но это ведь я заставила тебя рассказать правду твоему сыну». Он спросил себя, могло ли признание ухудшить ситуацию.

– Я вам нужен, – сказал Вацлав. – Речь идет о фирме.

– В какой-то степени… в определенном смысле, да, – подтвердил Андрей. – Но…

Вацлав повернулся и вышел, не сказав больше ни слова.

Филиппо двигался в согласии с ритмом, не открывая глаз. От ударов все его тело раскачивалось.

– Резче, – пыхтела Виттория. – Резче.

– Я делаю все, что могу, сестричка, – ответил Филиппо – или, точнее, хотел ответить, но понял, что у него пропал голос. Он чувствовал руки Виттории, обхватившие его руки, чувствовал запах ее пота и своего собственного. Ему, казалось, что он уже весь скользкий.

– Резче.

– Клянусь, я никогда больше не буду есть масло! – Эту шутку ему тоже не удалось произнести вслух. Филиппо попытался открыть глаза, но его веки будто свинцом налились. Тем временем он понял, что удары следуют согласно ритму, который звучит где-то снаружи. Он узнал этот ритм. Это была вибрация, которая заставляла отзываться каждую клеточку его тела, отчего появлялось ощущение, будто с каждым новым ударом душа удаляется на один шаг от всех других людей и движется в темноту, в которой она будет находиться на привязи – вечно.

– Резче.

Это была дрожь, которой библия дьявола наполняла каждого, кто к ней приближался. Это было нарастающее и ослабевающее жужжание осиного роя. Это было биение сердца сатаны.

– Резче, Филиппо.

– Я больше не могу.

– Не сбавляй темп, Филиппо. Не сбавляй темп.

У него закружилась голова. Казалось, его тело захотело сообщить ему, что он вовсе не сидит напротив Виттории в кухне дома кардинала Сципионе Каффарелли в Риме, а лежит на спине. Его конечности дрожали. Руки Виттории сжимали все крепче его руки и вытягивали их, и внезапно Филиппо понял, что он вовсе не держит скользкий влажный пестик маслобойки, а что руки его лежат на теплой, мокрой от пота коже. Виттория положила его руки на что-то иное, на твердую липкую палку, на которой под его ладонями расцветали две жесткие почки. Ужас растекся по нему, как кровь по воде.

– Резче, Филиппо. Хватай их. Вот так, правильно. Резче.

– Виттория… – стонал он. – Боже мой…

– Нет, – возразила она. – Нет у тебя Бога. Ты не задал себе вопроса.

Он пытался стряхнуть ее, пробовал выползти из-под нее. Веки его все еще были закрыты, чернота вокруг казалась абсолютной. Глаза у него горели.

– Пожалуйста!

– Вопрос, Парсифаль, – настаивала Виттория. – Задавай вопрос. Знаешь ли ты, что такое святой Грааль? Сосуд, в котором хранится суть Бога. Задавай вопрос, Парсифаль» или Грааль останется закрыт для тебя.

– Нет! – Он выгнул спину. Виттория крепко обхватила его бедрами. Ее колени сжимали его ребра. Он не ощущал веса ее тела у себя внизу живота, но чувствовал, как она держит его.

– Вопрос, Парсифаль!

– НЕ-Е-Е-ЕТ! – Внезапно вокруг него вспыхнул свет и ему стало ясно, что глаза его вовсе не были закрыты, что они все время были широко распахнуты. Просто раньше его окружала абсолютная чернота и он не мог видеть. Теперь он увидел обнаженную женщину, стоявшую на нем на коленях, увидел ее великолепное тело и копну белокурых волос, которые скрывали ее лицо. Она склонилась к нему, занавес волос разошелся, и она улыбнулась.

– Госпожа Поликсена…

В какой-то момент ее прекрасное лицо исказилось, как будто оно было лишь отражением в пруду и в него кто-то бросил камень. Целую долгую секунду Филиппо был охвачен ужасом и не мог дышать, а когда секунда закончилась, он понял, что это именно то лицо, которое он видел в библии дьявола, скривившееся в ухмыляющейся гримасе и с высунутым раздвоенным языком. Он вздрогнул от ужаса, и ее лоно восхитительно и одновременно болезненно сжалось, утащив его за грань реальности. Он почувствовал, как сила выкачивается из его тела, а сердце начинает давать перебои. Ужас его был так же огромен, как и похоть, и он… проснулся.

В его мозгу все тише звучало эхо позабытых слов: «Quo vadis, domine?» У эха был голос хозяйки Пернштейна.

Его грудь судорожно поднималась и опускалась. Прерывисто дыша, Филиппо окинул помещение диким взглядом. Он был один в маленькой комнате, которую ему выделили. Свеча почти совсем не сгорела; должно быть, он задремал. Воспоминание о Виттории, даже если оно было запятнано этим нежданным сном, заставило его впервые за несколько дней снова испытать сомнения. Было ли все действительно потеряно, а рука дьявола стала единственной, под чьей защитой люди еще могли избежать погибели? Или все потеряно только в том случае, когда действительно все потеряно? Виттория бы непременно поставила вопрос таким образом. Ответ, в этом Филиппо был уверен, лежал в библии дьявола, так же как и ответ на другой вопрос, эхо которого все еще звучало у него в ушах.

Он свесил ноги с кровати, но замер, почувствовав, что одежда его промокла. Медленно и с растущим ужасом он высоко поднял сутану и внимательно посмотрел на свой член. Полотняная рубашка была тяжелой и сырой. Остатки тепла от эякуляции на воздухе быстро улетучились, а на их место пришла холодная и липкая сырость, ощущавшаяся на коже как прикосновение лягушки. Филиппо содрогнулся. Затем он резко вскочил и, проворно расстегнув сутану, швырнул ее на кровать, снял рубашку и застонал, когда мокрые пятна на животе и груди скользнули вверх и в нос ему ударил мучнистый запах. Пока он стоял нагишом в своей комнате, его бледное худое тело начало дрожать от холода. Он скомкал рубашку и с отвращением уронил ее, почувствовав, как его ладони покрылись сырой и холодной слизью. Он затравленно осмотрелся. Наконец, он сорвал простыню с соломенного матраса на своем ложе и вытерся ею, охая и тяжело дыша, пока его кожа не покраснела, покрывшись царапинами, и у него не возникло ощущение, что он целыми пучками вырывал у себя лобковые волосы. Он провел рукой между ногами, понюхал ладонь и вновь содрогнулся. Следующим этапом был таз с водой. Он так энергично мылся, что разбрызгал воду по всей комнате и стал теперь трястись от двойного холода: воды и воздуха. Простыня снова пришла в движение.

Но как бы тщательно ни умывался Филиппо, как бы ни растирался, стуча зубами, все было напрасно: ему не удалось искоренить наихудшее последствие сна – твердую как камень эрекцию, которая никуда не исчезла после происшедшего во сне извержения. Несмотря на то что прошло достаточно много времени с момента пробуждения, внизу живота продолжало вибрировать, как будто его мужская гордость все еще чувствовала призывы библии дьявола.