Георгий Соловьев - Отец

Вскоре и гроза стала утихать, она как бы разошлась в разные стороны. Сначала чуть вызвездило над головой, и дождь хотя и припускал, но совсем ненадолго. Анатолий развешивал мокрую одежду на колышках перед костром и прислушивался, когда надвигающийся дождь зашумит, посыпавшись в протоку. Тогда он убирал все в маленькую пещерку в глинистом обрыве.

Потом сверху прошел теплоход, добро светя спокойными электрическими огнями. Он проплыл туда, где убегающие тучи отражали далекое блеклое зарево, — наверное, огни города. Потом небо стало как бы размываться, тучи свернулись в длинные густо-лиловые жгуты и свалились к горизонту. И, наконец, наступил рассвет. Воздух, напитанный запахом озона, глины и леса, освежел.

— Вот это купель! — сказал Альфред Степанович, сбрасывая со своей головы намокший тяжеленный ватник, выпрямляясь и с усилием перебарывая сонливость. — Ну что, Леонид Петрович, не хватало вам этого?

— Не хватало, честное слово, не хватало! — дрожа от озноба, откликнулся инженер. — Стою на своем непоколебимо. Да только ради этой рыбалки, именно с грозой, стоило родиться на свет.

Из палатки слышался уютный храп. Альфред Степанович почесал грудь, погрелся чуток у костра и пошел к «Лебедушке».

Снова всем пришлось поработать, пересмотреть всю поклажу, отлить воду из лодки и повозиться с мотором.

С первыми лучами солнца «Лебедушка» вышла на стрежень и весело побежала вниз, подхваченная могучим течением. Все в лодке было сырым, не просохла и одежда, несмотря на старания Тольяна.

Анатолий уселся рядом с Бутурлиным, спиной к моторному рундуку, оба они жестоко озябли и, выпивши из термоса горячего чаю, накрылись палаткой. Волга и ее берега в утреннем свете были прекрасны, но любоваться красотой уже не приходилось.

Когда «Лебедушка», наконец, ткнулась носом в мостки базы, а Альфред Степанович продел в рым, ввинченный в мостики, цепочку и навесил замок, Леонид Петрович извлек из своего рюкзака клеенчатый мешочек, в котором хранились спички, и достал две папиросы. Одну он протянул Альфреду Степановичу.

— Заначил все-таки… — Учитель покачал головой и, взяв папиросу, бросил ее в воду.

— Испытание выдержано до конца, — сказал Леонид Петрович, далеко забрасывая и свою папиросу.

В состоянии предельной усталости Анатолий выгрузился из автомобиля учителя у крыльца своего дома.

Квартира оказалась запертой: было еще рано, и Марина не вернулась из ночной смены. Анатолий взвалил на плечо свой мешок с мокрым одеялом и сазаном и поплелся к Вике.

Вика занималась на кухне стиркой.

— А, мужичок-рыбачок! — обрадовалась она ему и провела в комнату. — Уж как я тебя ждала. Так ты мне нужен.

В комнате Вики был развал: кровать стояла с голым матрацем, на полу были два раскрытых чемодана, наполовину уложенные, и небрежно завязанный узел с чем-то мягким. Анатолий бросил на пол и свой мешок.

Вика уселась на стул и подбоченилась.

— К Артему я, Толя, уезжаю. Ждала тебя, чтобы проводил ты меня. До самого совхоза. Понимаешь?

Анатолий с трудом поднял глаза, оглядел Вику. Да, ехать ей к Артему надо. И проводить, кроме как Анатолию, ее некому.

— Ладно, поедем, — проговорил он, еле ворочая языком и валясь на кровать. — Дай поспать малость.

— Спи на здоровье, не сегодня едем. — Вика стянула с Анатолия сапоги и закинула на матрац его ноги.

— Там, в мешке, у меня сазан, — приоткрыв глаза, пробормотал Анатолий. — Поджарь, пока я чуток сосну… Да Марину позови на завтрак.

«Владимир Короленко» был старым теплоходом. Алешка еще до отплытия обежал его и не замедлил высказать свое разочарование:

— Уж не могла на новый дизель-электроход достать билеты, — неизвестно кого укоряя, сказал он. — Тут и каюты, как пеналы для карандашей. И все неинтересное.

— Ишь ты, турист-стрекулист. — Александр Николаевич дал внуку легкого подзатыльника.

Когда же «Короленко» выбрался на стрежень и ходко пошел навстречу теплому летнему ветру и зелено-голубому простору Волги, а все пассажиры разбрелись, гуляя по террасе, Александр Николаевич строго выговорил внуку:

— Во-первых, наш теплоход носит имя замечательного писателя, уж за одно это ты должен уважать его. Потом — он мой знакомый, еще с гражданской войны. До революции он, понимаешь ли, принадлежал не то акционерному обществу, не то товариществу «Самолет» и был окрашен в розовый цвет, в его каютах ездила привилегированная публика. А теперь, видишь, он служит нам. Так ты, Алешка, путешествуй с интересом, и чтобы я от тебя такого больше не слыхал.

Сам Александр Николаевич преобразился с первого же часа поездки. Будто он уж много раз так-то, в свое удовольствие, путешествовал на комфортабельных пароходах, и пользоваться всеми удобствами для него было привычно. Погуляв на террасе, он повел семью в салон первого класса обедать. За обедом он потребовал директора ресторана и сделал ему выговор за несвежую горчицу и черствый хлеб. При этом старик любовался пейзажем, проплывающим за широким зеркальным окном салона, и всем своим видом показывал, что горчица и хлеб — пустяки, конечно, но он просил бы товарищей из обслуживающего персонала не заставлять его досадовать даже на эти пустяки.

— Ты чего раскапризничался? Министр какой, — осуждающе заметила мужу Варвара Константиновна, когда директор ресторана удалился с извинениями.

Александр Николаевич улыбнулся ей так, словно ему даже слов не хотелось тратить, чтобы объяснять то, чего она не понимает и что она сама теперь должна научиться понимать.

Он словно решил показать себя супруге с совершенно незнакомой ей стороны; он принялся заботливо ухаживать за ней; предупредительно находил для нее удобное местечко на террасе и раскладывал шезлонг; ходил в буфет за нарзаном и конфетами для нее. Он строжил внуков так, что они не огорчали бабушку непозволительными шалостями и были детьми, за которых во время всего путешествия не приходилось краснеть. Александр Николаевич вдруг стал следить и за собой. По утрам он оказывался самым первым клиентом судовой парикмахерской и ежедневно принимал душ. Свой парусиновый костюм он через ночь отдавал в утюжку проводницам и один раз даже попросил его выстирать.

В каютах первого и второго класса ехали все больше отдыхающие люди. Александр Николаевич быстро перезнакомился с пассажирами и проводил много времени в беседах. Его собеседниками были инженеры, учителя, музыканты, даже профессор-математик. Старик окрестил теплоход плавучим университетом.

Волгу он назвал богатым проспектом, украшавшим страну. Строительством Куйбышевской ГЭС он был просто потрясен. Его одинаково радовали нефтяные вышки в Жигулях и цементные заводы Вольска. На больших стоянках он первым сходил на берег и, увлекая за собой всю семью, торопливо осматривал города.