Георгий Соловьев - Отец

— А что же мне еще делать? Слушаю!

— А какие у нас грехи-то были? Вот разве что она со мной без законного брака грешила. Я-то скоро абсолютным атеистом стал, в царском флоте на этот счет просветился. А она в девицах набожная была. Каково-то ей было?.. Грешить с матросом! — Александр Николаевич тихонько рассмеялся.

— Ишь, развоспоминался! — стыдливо промолвила Варвара Константиновна.

— А почему не вспомнить? Слушайте, веселое расскажу. На кораблях до революции попы в штате были. Так мы цирк устроили. Жил у нас медведь для развлечения команды. Один матрос тоже медвежьей силой обладал. Он-то и выдрессировал зверя. Нарядится попом — из старых шинелей мы ему рясу пошили, парик из швабры сделали — и давай с медведем бороться. Повалит медведь матроса и начнет валтузить, не отстанет, пока кусок сахару не получит. Отработали мы этот номер до безотказности и выпустили Топтыгина на отца Иоанна — всего корабля божьего пастыря. Шел батя по палубе, крестом серебряным на животе сверкал, вдруг из-за орудийной башни на него зверина выходит; поднялась на задние лапы, да как обнимет, да под себя его как подомнет. Батюшка и так, и сяк извивается, норовит выскользнуть, да где там. Ряса на нем задралась, а под рясой-то одни подштанники; наш мишутка одной лапой на хребтину попу давит, к палубе прижимает, а другой по заду лупит, сахару требует, да так-то когтями подштанники и спустил с него да уж по голой-то шлепает. Орет отче: «Спасите, матросики, ратуйте!..» А мы из укрытий любуемся на эту картину…

Варвара Константиновна и Женя смеялись от души и громко. Александр Николаевич примолк, пережидая.

— Ну, и чем же кончился этот номер? — спросила Женя, вытирая выступившие от смеха слезы.

— Мы, конечно, отбивать батюшку кинулись, да уж от себя ему тумаков под бока подсунули и на ухо шепнуть успели: «Убирайся, жандармская стерва, с корабля, иначе не то еще будет…» Списался он после медвежьей взбучки с корабля незамедлительно.

Александр Николаевич помолчал с минутку, сощурившись глядя на дальние горы.

— Так опять же вернусь к тому, с чего начал. Лев Толстой в дневнике написал, что мир, в котором мы живем, — тоже мир вечный, прекрасный и радостный, и мы можем и должны сделать его прекраснее и радостнее для тех, кто живет вместе с нами, и для тех, кто будет жить после нас. И мы, матросня простая, тогда заодно с великим писателем думали! Когда отцу Иоанну товарищескую встречу по борьбе с медведем устроили, мы начисто от рая небесного отказались и против земного ада восстали…

— Вы чему тут смеялись? — спросила Вика, подходя.

— Прозевала, — укорила ее Женя. — Александр Николаевич в воспоминания пустился, да так рассказывал…

Вика села на ведро и сняла с головы сбившийся шерстяной платочек в крупную коричневую и зеленую клетку. От ее пышных волос повеяло «Белой сиренью».

— Гляди, как работают.

Соколов, вскапывая полосу земли, сравнялся с Анатолием, гнавшим свою полосу по другую сторону межи. Анатолий решил не поддаваться, работал, сжав губы, пот струился по его побледневшему лицу. Однако состязания с сильным мужчиной ему было не выдержать. Марина пришла на помощь парню.

Соколов легко вгонял лопату в землю почти на полный штык и, вскидывая тяжелые комья, разбивал их на лету. Временами он поглядывал на Марину, и улыбка на его лице, казалось, означала: «Хоть вы и в два заступа гоните, да не легко со мной тягаться».

Марина тоже бросала украдкой мимо Анатолия взгляды на Соколова, она знала: это он ей показывал, какой он сильный и ловкий работник, это ей он так добро и сердечно улыбался.

Из-под белого ситцевого платка Марины на висок выбивалась прядка темных волос. Эта прядка и золоченая серьга красиво оттеняли здоровый розовый цвет ее щек и нежно-белую кожу за ухом; на лице Марины тоже блуждала улыбка.

«Неужели она нашла свою судьбу и от радости расцветает и хорошеет?» — думала Женя, глядя на подругу.

Вика снова стянула свои рассыпавшиеся волосы платочком, как бы между прочим сказала:

— А послушайте, что Соколов удумал: дачку хочет строить на своем участке; вот бы, говорит, объединить садочки в один, то-то можно красоту навести!

— Н-да, мысль хозяйственная. — Александр Николаевич покачал головой, словно показывая, что не хочет говорить о глупостях и не сердится на тех, кто затевает никчемные разговоры. — А расскажите мне, девчата, на заводе что?

— Порадовать новостями не можем, — заговорила Женя. — В газете прямо признаемся: первомайский праздник встречаем с пятидневным опозданием в выполнении плана. Словом, на чьей-то улице праздник, а у нас…

— Ну, насчет чужой улицы — это ты зря, — остановил Женю Александр Николаевич. — Праздник на нашей советской улице.

— Но, Александр Николаевич! Страна после съезда как новой жизнью начала жить, а наш завод все так же скрипит, — горячо возразила Женя.

— Недовольна? Обидно? — усмехнулся Александр Николаевич.

— Больше чем обидно. Ветра свежего на заводе нету…

— Поговорите, поговорите с ним про завод, а я пойду-ка ужин приготовлю. На заводе план штурмуют, а он мучится, что в сражении не участвует. — Варвара Константиновна встала и пошла на дорогу, неторопливо шагая в войлочных туфлях и хозяйски оглядывая участок, словно соображая, что из овощей и где она нынче рассадит. — Алеша, бери Таню, домой пора, — крикнула она детям, закидывавшим землей догоревший костер.

От Александра Николаевича не ускользнуло, что Варвара Константиновна ушла тогда, когда Сергей Соколов, отставший-таки в работе от Марины и Анатолия, убрал в рундук заступ и надевал пиджак, собираясь уходить. «Разговор будут продолжать дорогой», — подумал он и сердито сказал Жене:

— А ты можешь почуять, какой на заводе должен быть свежий ветер?

— Вот Вика пусть расскажет о своей проблеме, и судите сами о состоянии заводской атмосферы.

Вика уперла кулаки в бока и, расставив крепкие ноги, взглянула на Александра Николаевича вдруг злыми зелеными глазами.

— И расскажу, отец, да только к чему? Вы-то разве чем поможете теперь? — Вихрящейся, гневной скороговоркой она рассказала о своей идее сокращения числа контролеров на заводе. То, что она не сцепилась с Бутурлиным, как надо было бы, и ушла из редакции ни с чем, наполнило ее сейчас жгучей обидой. — Совесть рабочего, его душу со счетов скидывают такие-то, — закончила она.

Александр Николаевич слушал сноху, опираясь руками о скамейку, подергивая острым плечом и сердито хмурясь.

— Это верно, помочь я вам не в силах уже, — сказал он покорно. — А вот насчет Бутурлина ты зря, мудрый он мужик… и партийный в высшей степени.

— И хитренький, — вставила Женя.

— Вот именно, — согласилась Вика. — Статью отказался печатать: холостой выстрел, говорит, будет. Послушать его, так хронические неполадки на заводе не от нас зависят; виновато несовершенство государственного руководства.