Георгий Соловьев - Отец

В этом месте размышления Дмитрия Александровича прервал сигнал побудки и появление рассыльного с «утренним рапортом» от вахтенного офицера. Следом же старпом Платонов принес суточную ведомость крейсера.

— Так… Стало быть, все нормально. Ну, а еще что у нас?

Платонов коротко доложил о разном и незначительном. (Нужно же было ему о чем-нибудь докладывать по утрам командиру корабля.)

— Знаете ли, Петр Сергеевич, я думаю, у нас на корабле есть все условия для больших успехов. Впереди летняя кампания, напряженный план боевой подготовки, призовые стрельбы…

— Как же, понимаю, — с готовностью, но бесстрастно согласился Платонов. — Действительно, сможем.

— Я сегодня покумекаю над нашими планами. А вы… Вы на берег. Отдыхать. Съезжайте хоть сейчас и до завтрашнего утра.

— Если позволите… Разрешите идти?

— Да, да. Пожалуйста.

Платонов пошел к двери. Как-то странны были опущенные его плечи, несмотря на погоны, вообще придающие военным людям плечистость. Дмитрий Александрович вспомнил Платонова на параде, и рвение старпома в строевой церемонии показалось ему пределом сил пожилого человека.

Командирская каюта располагалась в наименее доступном для обильных и самых разных корабельных шумов месте. В дни же праздников в командирской каюте бывало особенно покойно. Весь корабль притихал: утренней физзарядки не бывало, с верхней палубы не доносился топот сотен матросских ног; уборки проводились малые и сухие, только самые необходимые и маломощные механизмы работали на корабле.

После подъема флага Дмитрий Александрович засел в своей каюте с неугасшим желанием деятельности. Службой правил оставшийся за старпома офицер, никаких дел, требовавших вмешательства командира, не предвиделось. Зоркие глаза вахтенных сигнальщиков и наблюдателей следили за морем, воздухом, а радисты чутко слушали эфир. В репродукторе временами прерывалась музыка широковещательных станций и слышались команды и объявления — это давало ощущение корабельной жизни.

В кают-компании старшин собрался на спевку хор; на баке соревновались гимнасты и штангисты; боцман спустил на воду шлюпку и готовил команду гребцов к соревнованиям; другие матросы занимались какими-то своими делами, готовились к увольнению на берег; в офицерском салоне начался предпоследний тур шахматного турнира. Ощущение налаженной службы экипажа помогало Дмитрию Александровичу сосредоточиться.

План боевой подготовки был хорошо знаком командиру крейсера: он сам его утверждал, а некоторые задачи этого плана, как недавние стрельбы, были уже выполнены, и неплохо. И все же командиру надо было постоянно вникать в него.

Платонов составил план предельно лаконично, даже сухо. Эта лаконичность и позволяла командиру всякий раз зримо представлять во всей полноте деятельность экипажа крейсера, и минувшую, и предстоящую.

Любая учебная задача плана заставляла командира думать обо всем корабле — этой бронированной громадине, чуть не цепляющейся клотиками своих мачт за облака и сидящей в воде так глубоко, что лишь водолаз в скафандре мог поднырнуть под ее киль. Каждый снаряд посылался в цель усилиями множества людей не только на боевых постах у пушек, а и в котельных отделениях, у турбин, у электрогенераторов, у экранов радиолокаторов, в артиллерийских погребах. Каждое действие каждого матроса, старшины, офицера требовало знаний и тренировки. И всей суммой знаний огромного коллектива должен был обладать командир крейсера. Если кто-либо сработает плохо, то опытный, знающий командир на своем главном командном пункте обязательно это почувствует, в каких бы дебрях стальной громадины ни находился боевой пост плохо обученного, а то и нерадивого матроса или офицера.

Раздумывая над планом боевой подготовки, вспоминая, что и как уже сделано за два месяца, Дмитрий Александрович мог сказать себе, что уже по-командирски чувствует свой экипаж. Он думал о подчиненных ему людях, понимал, что они далеко не такие одинаковые, как на параде, и даже гораздо более разные, чем на концерте самодеятельности. И это очень хорошо, что они такие разные, но в бою они все должны быть подчинены его командирской воле, а для этого весь экипаж, его многодушная воля должны быть устремлены к единой цели — отличному выполнению плана боевой подготовки. На параде он видел свое признание экипажем, но парад — действо красивое, да и не так уж сложное. А вот в точно назначенные вышестоящими начальниками сроки отлично выполнять план боевой учебы — это дело большой ответственности и чести, требующее кропотливого и упорного труда.

Дмитрий Александрович сделал много заметок о недостатках и путях их исправления. И когда он просмотрел их все разом, то увидел: это и есть его командирские требования к матросам, старшинам и, что главное, к офицерам корабля, его командирская линия на ближайшее время.

После обеда он вызвал адъютанта и приказал принести материалы, необходимые для личной подготовки к назначенной на завтра военно-морской игре: «Огневая поддержка фланга армии, упирающегося в побережье». И опять командир внимательно исследовал морскую карту назначенного для игры района; освежил в памяти боевые наставления и другие документы и в конце дня, сказав себе, что весь день прошел плодотворно, вернулся к мыслям, с которыми он начал этот свой праздничный рабочий день. «Вот она, моя жизненная дорога! Ясная и деятельная. Не ударить в службе в грязь лицом — это здоровое честолюбие. И пусть никаких новых высоких чинов впереди не будет. Разве это мало: всю жизнь отслужить достойно и с честью? — Дмитрий Александрович явственно вдруг увидел своего старого отца, его колючий взгляд и негромкий голос. — Как он зло сказал, что уход на пенсию — это отдых перед смертью и такого отдыха он не хочет. А ведь вот ушел. И больной сильно. И… — Дмитрий Александрович почувствовал себя зябко. — И я могу его потерять в любой час. А ведь мы с ним о чем-то не договорили до конца. Но о чем?»

Вечером, после развода суточного наряда и увольнения личного состава на берег, к Дмитрию Александровичу пришел Селяничев.

— Что так рано, Аркадий Кириллович? Или жена выгнала? — спросил Дмитрий Александрович, жестом приглашая замполита садиться.

— Точно, выгнала, — ответил Селяничев, с простодушной улыбкой глядя на командира. — Все из-за Славки. Пристал: давай крейсер достраивать. Достроили и намусорили. Это раз. Во-вторых, возню затеяли, опять же по Славкиной инициативе. Представляете, какой кавардак могут устроить два сильных мужчины, если примутся бороться в четырнадцатиметровой комнате? А на столе стоял стеклянный кувшин с водой… Так вот, значит, нам надавали по шеям, потом накормили. После чего Славка был уволен во двор к приятелям до двадцати ноль-ноль, а меня отпустили с приказанием быть дома к двадцати одному тридцати, чтобы не опоздать на последний сеанс: билеты куплены.