Лев Вирин - Солдат удачи. Исторические повести

— Не трусь! Я сам. Прорвёмся! — сказал Яков и достал из сумки белый платок со шкурками.

Мастерица закончила. Дама подняла к глазам холёные руки, рас­сматривая ярко-алый маникюр. Яков решительно шагнул ей навстречу.

— Извините, ради бога, Олимпиада Степановна! Нам просто не к кому обратиться, кроме вас, — сказал он, и развернул платок.

Дама строго оглядела незнакомого лейтенанта. Потом увидела шкурки.

— Настоящий сур! — с восторгом воскликнула женщина, и жадно выхватила платок из рук Яши. Она поворачивала каракуль, разгляды­вая его с лица и с изнанки, ощупывала и поглаживала золотистые тугие завитки. — В самом деле, сур! И отличной выделки. Откуда у вас такая редкость?

Олимпиаду Степановну с подозрением глянула на Яшу. Но уж больно не походил на жулика этот молодой лейтенант.

— Не тревожьтесь. Шкурки не краденые, — успокоил её Яша.

Начальница решительно уселась на диванчик, не выпуская же­ланные шкурки из рук.

— Хорошо. Какое у вас дело ко мне?

— Дело в одной заключенной, Вере Петровне Коровиной.

— Аптекарша, что не пошла на сотрудничество с Кобелевым! Помню. Она вам кто?

— Мать моей жены.

Яков кивнул на прячущуюся за его плечами Таню.

— Понятно. Значит, надо снять её с общих и вернуть в аптеку. Сделаю, — заверила Олимпиада Степановна и торопливо засунула ка­ракуль в свой большой ридикюль. — Прелестная шляпка получится.

— Вы в самом деле можете помочь маме? — робко спросила Таня.

Олимпиада Степановна широко улыбнулась:

— Не тревожься, милочка! У меня такие связи в Акмолинске! Ко- белев и пикнуть не посмеет.

К вечеру Веру Петровну выпустили из карцера и вернули в ап­теку. Но второе свидание разрешили только на другой день, утром.

— Ты просто волшебница, доченька! — удивлялась Вера Пет­ровна. — Такое трудное дело провернула! Я ведь совершенно не надея­лась.

— Да я-то тут причём? Тётя Лида ещё в Москве положила нам эти шкурки, Машин подарок. А Яша сговорился с этой страшной бабой. Честное слово, я бы не решилась. Тебе ведь уже недолго осталось, ма­мочка! Всего полгода. А потом твой срок кончится.

Мать грустно погладила Танину руку:

— Не надейся, дочка. Не жди. При мне в нашем лагере закон­чился срок у тридцати двух женщин. А выпустили только пятерых. Остальные сидят, «до конца войны». И совершенно не понятно, по­чему выпустили именно этих, а не других.

Яша хмыкнул:

— Скорее всего, их выкупили. И не без участия мадам Юзилевич.

Вечером попутный грузовик отвёз Яшу и Таню в Акмолинск к ночному поезду.

Приехали они рано. Из Акмолинска не успели дать телеграмму — никто не встречал. Трамваи ещё не ходили. Пошли пешком через весь город, мёрзлый, полутёмный тыловой Ташкент.

Пусто. Неглубокие арыки между тротуаром и дорогой покрыты тонким ледком. На перекрёстках — мостики. Глухие глинобитные за­боры. Стены почти без окон. На воротах надписи: «Во дворе злая со­бака». Чужой, страшный город.

« Неужто тут и жить всю жизнь?» — подумала Таня.

Яша почувствовал её испуг:

— Не бойся! Здесь только зимой так мрачно. В конце февраля сады зацветут. Красота обалденная. А заборы и стены потому, что тут вся жизнь — во внутреннем дворике. Там обычно растёт старое тени­стое дерево и течёт арык, в жару от него прохладно. Над арыком — по­мост, айван. На нём на самодельных стёганых одеялах, курпачах, сидят, пьют чай. Это очень здорово, увидишь. Тебе понравится.

Дошли! Мама со слезами бросилась Яше на шею:

— Вернулся!

А во двор уже высыпала вся семья. Тоненькая, глазастая девушка (Таня догадалась, что это Хава, сестра Яши) приветливо поцеловала её, помогла снять рюкзак. А возле деревянной лестницы, на балхану 10, застенчиво улыбаясь, ждали своей очереди младший брат Миша, худой, носатый подросток, и папа, франтоватый мужчина, в белоснеж­ной рубашке, при галстуке, с небольшими аккуратными усами.

Совсем в другом городе, жизнь спустя, внучка замерла над фото­графией в старом альбоме.

— Бабушка! Это ж твоя свадьба? Расскажи! — попросила девочка.

Татьяна Николаевна прикрыла глаза и вновь увидела широкий двор в доме дяди Исаака, длинные столы, поставленные на козлы, и толпу родичей, друзей и соседей, собравшихся посмотреть на это диво — вернувшегося с фронта Яшу и его молодую жену.

Сара Ильинична встала с рюмкой в руке. Все смолкли. Свекровь завела еврейскую величальную: «Ло мир ал инейнем...». Песню подхва­тили все: и русские, и узбеки дружно, слаженно. К хмурому небу взвился звонкий, серебряный голос Хавы: «Немен а биселе ваа-а-айн!».

У Тани потеплело на сердце. «Тут мой дом, — подумала она. — Всё будет совсем хорошо.».

Минута полного, яркого счастья врезалась в память на всю жизнь. Сколько раз потом за праздничным столом Татьяна Никола­евна пела эту прекрасную мелодию!

— Ты правильно угадала, Верочка. Это моя свадьба.

— Какие вы тут молодые с дедом Яшей! А что тебе подарили?

— Бабушка Рива принесла на большом блюде фаршированную рыбу, «гефилте фиш». В разгар войны это казалось просто чудом!

— Это бабушка учила тебя так вкусно готовить?

— Она. А тётя Фира подарила нам два билета на «Фрейлехс» с Михоэлсом и Зускиным. До сих пор помню, как поёт мать невесты про­сит, умоляет мать жениха: «Мухтенесте майне, мухтенесте гетайре...». 10 Какой был спектакль!..

В тот вечер среди гостей прыгал на костылях Вова Свечкин, единственный одноклассник Яши, избежавший фронта. В третьем классе он сорвался с подножки и угодил под трамвай.

Нынче Вова учился на втором курсе истфака и, захлёбываясь, рассказывал об археологических раскопках, в которых он участвовал летом: «Представляешь! Мы нашли жилища пятого тысячелетия до нашей эры!»

Яков загорелся. Археологией он увлекался с восьмого класса. Од­новременно с географией, историей средних веков, путешествиями.

Назавтра же пошёл в университет. Раненого фронтовика с охо­той зачислили на первый курс: «Семестр вы почти пропустили. Но ведь догоните».

С утра почти все разбегались. Первыми уходили на Ростсельмаш папа и Миша. Папа работал там старшим бухгалтером. Миша бросил школу, ушёл на завод точить корпуса мин.

Проверив во фронтовом планшете блокнот и остро заточенные карандаши, уходил на лекции Яша.

Убегала в свой десятый класс Хава. Дома оставались только мама с Таней.

Сара Ильинична очень тепло отнеслась к молоденькой невестке. Жалела девочку. Никогда не шпыняла. Замечания делала самым веж­ливым тоном. Но Таня её всё равно побаивалась. С Хавой сдружилась сразу, да и с Мишей было легко. Но свекровь...

Ещё в Москве Таня много о ней думала: «Какая она? Как встре­тит?» .

Ей казалось, что любая мать обязательно ревнует сына к не­вестке. Пришла неизвестная девчонка и увела её сыночка!