Георгий Плеханов - Возвращенная публицистика. В 2 кн. Кн. 1. 1900—1917

«Где же выход?», — спрашивает Добролюбов от имени читателя. «Мы остаемся при неразрешимой дилемме или умереть с голоду, броситься в пруд, сойти с ума — или же убить в себе мысль и волю, потерять всякое нравственное достоинство и сделаться раболепным исполнителем чужой воли, взяточником, мошенником — для того, чтобы безмятежно провести жизнь свою». — «Печально, правда», — соглашается Добролюбов со своим огорченным читателем, но отказывается утешить его указанием выхода. — «Впрочем, — говорит он, заканчивая ряд статей о «Темном царстве», — те выводы и заключения, которых мы не досказали здесь, должны сами собою прийти на мысль читателю».

Должны, конечно... но эти статьи, в которых Добролюбов стремился внушить читателям непримиримую вражду к самодержавию, какие бы «благообразные и величавые» формы оно ни принимало, нередко хвалят как талантливые обличения дореформенных порядков и нравов, от которых остались, правда, следы... В первые годы литературной деятельности Добролюбова в нем можно лишь угадывать революционера. Но в 60-м, предпоследнем, году своей недолгой жизни ему удалось в ярких символах выразить свою веру в близкое народное восстание («Луч света в темном царстве») и написать с недопускающей сомнений ясностью свое революционное завещание подрастающей молодежи образованных классов. В последнем ему помог Тургенев своей повестью «Накануне». Озаглавив статью об этой повести вопросом: «Когда же придет настоящий день?», Добролюбов взял эпиграфом к ней стих Гейне: «Стучи в барабан и не бойся!» Герой Тургенева, Инсаров, болгарин, заговорщик, едущий на родину поднимать восстание против турок. Сочувствовать угнетаемым турками христианам у нас всегда разрешалось. Добролюбов к тому же заранее подчеркнул все обстоятельства, отличающие нас от болгар. Они — завоеванный народ, а мы, наоборот, еще других завоевываем. У болгар отнимают церкви, а у нас не только не отнимают, а еще поощряют ревность к обличению заблудших. В Болгарии у всех одна цель, одно желание — освобождение. «Такой монотонности нет в русской жизни... при существующем у нас благоустройстве общественном, каждому остается только упрочивать собственное благосостояние, для чего вовсе не нужно соединяться с целой нацией в одной общей идее, как это происходит в Болгарии». Наконец, русский Инсаров оказался бы просто-напросто бунтовщиком, «представителем противообщественного элемента», знакомого публике по исследованиям г. Соловьева [128]. От такого героя с ужасом убежит всякая благовоспитанная барышня, а в Инсарова влюбилась Елена. Показавши, таким образом, невозможность русского Инсарова, Добролюбов тем с большим жаром проповедует его необходимость.

Инсаров страстно желает освободить свою родину: в этом цель его жизни. Он не думает ставить свое личное благо в противоположность с этой целью. Напротив, он потому-то и стремится к свободе родины, что в этом видит свое счастье. У него, говорит Елена в своем дневнике, «оттого так ясно на душе, что он весь отдался своему делу, своей мечте. Кто отдался весь... весь... весь... тому горя мало, тот уже ни за что не отвечает».

Есть и среди русских отважные люди, энергические натуры, способные выступать на защиту угнетенных, но они растрачивают силы на борьбу с частными, мелкими проявлениями зла, не думая о его источнике. «Нам рассказывали, — говорит Добролюбов, — об одном подобном герое». Он еще в гимназии проявлял склонность обличать неправду. Кончивши медицинский факультет, он был назначен в госпиталь, но не смог спокойно прописывать лекарств, видя, что больные не доедают и не допивают, благодаря экономии тех, от кого зависит их продовольствие. Он говорил, уличал, жаловался — его перевели на худшее место. Он и там продолжал упорно отстаивать голодающих по милости начальства, был, наконец, разжалован в фельдшерские помощники и, не выдержав нарочито зверского обращения с ним, застрелился. «Во всех его поступках, — говорит Добролюбов, — нет ничего такого, что бы не составляло прямой обязанности всякого честного человека на его месте; а ему нужно, однако, много героизма, чтобы поступать таким образом, нужна решимость гибнуть за добро. Спрашивается теперь: если уже в нем есть эта решимость, то не лучше ли воспользоваться ею для дела большого, которым бы достигалось что-нибудь существенно полезное? Но в том-то и беда, что он не сознает надобности и возможности такого дела... не хочет видеть круговой поруки во всем, что делается перед его глазами»... Русские герои ограничиваются мизерными частностями, «тогда как Инсаров, напротив, частное всегда подчиняет общему, в уверенности, что и то не уйдет».

Героев, как этот доктор, немного, ими являются в России лишь люди, не размышляющие. В нашем образованном обществе многочисленнее другой разряд людей, дошедших, путем долгих размышлений, до той же ясности идеи, как и Инсаров. Они не пойдут на службу. Что им там делать? «Починивать кое-что, отрезывать и отбрасывать понемногу разные дрязги общественного устройства? Да не противно ли у мертвого зубы вырывать и к чему это поведет?»

«Эти люди понимают, где корень зла, знают, что надо делать, чтобы зло прекратить; они глубоко и искренно проникнуты мыслью, до которой добились наконец. Но в них нет силы для практической деятельности».

В других статьях того же 60-го года Добролюбов сурово относится к этим знающим и недействующим людям. Он отказывается признать их знания, их убеждение истинными. Истинное убеждение, говорит он в статье «Благонамеренность и деятельность», «когда оно относится к области практической, непременно выразится в действии и не перестанет тревожить человека, пока не будет удовлетворено. Это своего рода жажда, незаглушимая, неотлагаемая. Когда я мучусь жаждой в безводной равнине и вдруг вижу ручеек, то я брошусь к нему, несмотря на то, что он окружен колючими кустами, из которых выглядывают змеи. Самое худое, что я могу потерпеть в этих кустах, — это смерть; но ведь я все равно умру же от жажды, стало быть, я ничем не рискую...»

Но в статье по поводу «Накануне» он допускает искренность убеждений этих «лишних» людей, которым «рвать у мертвого зубы противно», а на революционную инициативу не хватает решимости. Берсеньев (лучший из русских, выведенных в «Накануне») готов отказаться от личного счастья в пользу родины, свободы, справедливости, но он смотрит на это, как на долг, и противопоставляет этот долг своему счастью. Он похож, по мнению Добролюбова, на великодушную девушку, которая решается для спасения отца на брак без любви. Она будет рада, если что-нибудь помешает браку. Инсаров, напротив, дня своей деятельности «ждет страстно и нетерпеливо, как влюбленный юноша ждет дня свадьбы с любимой девушкой». Поэтому именно Берсеньев «может многое перенести, многим пожертвовать, вообще выказать благородное поведение, когда приведет к тому случай; но он не сумеет и не посмеет определить себя на широкую и смелую деятельность, на вольную борьбу, на самостоятельную роль». Для этого нужны люди, так относящиеся к своему делу, как Инсаров. Но от русского героя для этого требуется больше, чем от болгарина. «Инсаров именно тем и берет, что... притеснители его отечества турки, с которыми он не имеет ничего общего... Русский же герой, являющийся обыкновенно из образованного общества, сам кровно связан с тем, на что должен восставать. Он находится в таком положении, в каком был бы, напр., один из сыновей турецкого аги, вздумавший освободить Болгарию от турок». Этот сын аги [129]должен был бы «отречься уж от всего, что связывало его с турками: и от веры, и от национальности, и от круга родных и друзей, и от житейских выгод своего положения». «Не много легче дается геройство и русскому образованному человеку», и ему необходимо «отречение от целой массы понятий и практических отношений, которыми он связан с общественной средой». Таких людей не было среди современников Добролюбова, но он был убежден, что их выставит подрастающее поколение.