Эдмон Лепеллетье - Сын Наполеона

Студенты до поры до времени оставались в своем квартале.

Ни с той, ни с другой стороны не производилось никаких действий.

Во вторник, в пять часов вечера, Мармон решил разделаться с восстанием одним ударом.

А в это время у Казимира Перье собрались депутаты. В крахмальном пристегивающемся воротничке, напыщенный, претенциозный и торжественный, друг Луи-Филиппа напоминал кота, с вожделением созерцающего рыбок в аквариуме. Так бы и съел их — мешала вода. Он всеми фибрами ощущал власть совсем рядом, только руку протяни. Ах, какое великое наслаждение — заполучить трон! Удастся ли ему изловчиться и добраться до него, вожделенного трона, как вытаскивают из воды золотую рыбку. А если цель ускользнет? Если он упустит корону? Что станется тогда с ним? На карту поставлена жизнь, и это заставляло здорово призадуматься Казимира Перье.

Он, который постоянно, как утверждал Деказ, «рассматривал в зеркале свой язык», председательствовал на собрании и явно его затягивал, ссылаясь на необходимость получить дополнительные сведения. Коллега Берар выразил удивление.

— Неужели, господа, — ответил Казимир Перье с печалью в голосе, — вы не понимаете, какую смуту мы возбуждаем? И какой груз ответственности придется мне нести? Это чудовищно! Вы погубите всех нас, пренебрегая законностью. Из-за вас мы потеряем преимущество!

Пока собравшиеся пытались прийти к единому мнению, отчаявшиеся безумцы умирали на улицах. Нужно было много крови, красной и голубой, чтобы белое знамя вновь стало знаменем нации, трехцветным штандартом, с которым Наполеон прошел по всему миру.

В то время как Париж превращался в поле битвы, король Карл X в Сен-Клу продолжал требовать неукоснительного соблюдения придворного этикета.

Аудиенции и иерархию никто не отменял. Каждый, кто пытался разъяснить королю политическую обстановку, наталкивался на спокойную и холодную улыбку:

— Господа, вы преувеличиваете опасность волнений. То же происходит при всех режимах с населением большого города, особенно в жару, как сегодня. В обязанность герцога де Рагуза входит поддерживать порядок и при необходимости восстановить его. Он справится с делом, которое мы ему доверили.

Придворному, упорно пытавшемуся обратить внимание короля на огромную опасность и важность восстания, он ответил со строгостью в голосе:

— Возвращайтесь в Париж и скажите, что вы видели короля, решившего ни в коем случае не входить в соглашение с восставшими и придерживаться прерогатив монархии!

Столь энергичный приказ король отдал хранителю королевской печати господину де Смеонвилю, явившемуся к нему с просьбой переправить министерство в безопасное место и не осмелившемуся изложить свою просьбу до конца.

Закончив разговор, Карл X, игравший в вист, вновь взял карты в руки, уронил одну на ковер и продолжил партию.

Когда наступила очередь ходить его партнеру, герцогу де Дюрасу, король заметил, что тот совершил ошибку.

— Что с вами? — спросил Карл X. — Вы плохо играете сегодня! Сбросьте масть, — добавил он сухо.

В Париже между тем восстание набирало обороты. Оно охватило все стратегические пункты столицы. Лувр атаковала группа из 300 восставших, приведенных из квартала Тамплиеров банкиром Мишелем Гудшо и юным студентом политехнической школы.

Испуганные швейцарцы, охранявшие Лувр, не решились стрелять. Свежо в памяти Десятое августа. Все же они дают один залп, чтобы сдержать наступающих, но со вторым не торопятся.

Среди населения поползли слухи о прекращении вооруженной борьбы, дошли они и до швейцарцев, которые желали этого всей душой.

Толпившиеся на площади вдруг увидели, как на колоннаде внезапно появился мальчишка, парижский гамен, воробышек революции. Он пробрался к спуску с колоннады и по этому необычному пути соскользнул на балюстраду.

Мальчишка показался восставшим и помахал кепкой, затем проскочил вперед, открыл дверь, ведущую к лестнице, и крикнул изо всех сил: «Да здравствует Хартия! Да здравствует свобода!»

Швейцарцы, толпившиеся на первом этаже перед дверью и ожидавшие наступления, пришли в ужас от идущего сверху голоса. Раздались голоса:

— Народ в Лувре! Спасайся кто может!

И, побросав оружие и боеприпасы, бедняги швейцарцы, вконец потерявшие голову (им показалось, что их преследуют призраки всех убитых в этом дворце), ринулись в ужасе через галереи, кулуары, лестницы, огромный двор Лувра и остановились только на площади Карусель.

Их отступление сопровождалось топотом ворвавшихся во дворец. Сигнал мальчишки был понят. Восставшие рванулись вперед и на этот раз на самом деле заняли Лувр. Они взламывали двери, срывали запоры, крича, стреляя из окон и галерей в сторону улицы, давая понять, что Лувр у них в руках. Несколько пуль попало в солдат, охранявших двор Тюильри, что напрочь деморализовало резервные батальоны Мармона. Солдаты метались, не зная, что делать.

— Парижане — хозяева Лувра, лучшей позиции им не найти, — шумели они. — Мы пропали…

В тот же момент, надеясь хоть как-то избежать паники, Мармон отдал приказ к отступлению. Принимались меры по эвакуации Тюильри.

Не успели последние солдаты выйти из ворот в направлении площади Людовика XV и добраться до Елисейских полей, в соответствии с приказом герцога де Рагуза, как на вершине центрального купола в старом дворце Валуа взвилось водруженное тремя смелыми и сообразительными горожанами Жубером, Тома и Гинаром, гордое и прекрасное знамя. Ветер развернул его, и все увидели трехцветное знамя Революции и Наполеона. Правящая монархия Франции низложена.

Во время сражения произошли события, которые изменили его характер. Массы вооружившегося народа, готового пойти в огонь и воду, не имели головы. Им ее дали. События разворачивались благоприятно, огонь на улицах усиливался, огромное число людей, не щадя жизни, чтобы опрокинуть монархию, клялись не складывать оружия, пока не добьются своего. Восставшие представляли реальную силу. И вот тогда-то в Париже снова зашевелились те, кто возбуждал народное движение. Их руководящая роль закончилась, как только они, почувствовав опасность, решили до поры до времени унести подальше ноги.

29 июля состоялось собрание у Лафита. В большой зал на первом этаже особняка пришли пятьдесят человек.

Лафит заявил, что событиями необходимо управлять, чтобы поддерживать дух у населения, и предложил назначить командующего восстановленной национальной гвардией.

Кричали Лафайета, который обратился к собранию:

— Волей моих многочисленных сограждан на меня возложено командование национальной гвардией. В этих обстоятельствах я выступаю не как депутат, а как человек, участвовавший в событиях 1789 года. В поисках выхода мы должны защищаться. Генерал Лафайет остается в семьдесят три года таким же, каким был в тридцать два. Долг велит мне ответить на народное доверие и посвятить себя защите общества.