С. Урусов - Записки губернатора

Я не сразу понял, чем именно объясняется огромное накопление дел во всех административно–полицейских учреждениях Бессарабии, и только опыт нескольких ревизий убедил меня в том, что, помимо обязанностей чисто полицейского характера и тех задач, которые постепенно вошли в круг действий полиции, с развитием деятельности прочих учреждений, на положение дел в Бессарабии имеет влияние мелочное, особое законодательство, ставящее почти каждого еврея в положение постоянного просителя и жалобщика. Полиции, действительно, нет покоя от еврейских дел, и мне приходилось замечать, что ненависть полицейских чиновников к еврейскому населению питается отчасти теми хлопотами, нареканиями, жалобами, объяснениями, ошибками и ответственностью, которые постоянно приходится испытывать чинам полиции, как последствие совершенно бессмысленного и не достигающего цели законодательства о евреях.

Губернские правления давно признаны в центральной России учреждениями совершенно отжившими и лишними. За исключением специальных отделений, — врачебного, межевого, строительного, губернское правление, в тесном смысле слова, почти не имеет дел в губерниях, не включенных в черту еврейской оседлости. Там редко можно увидеть просителей в здании правления, и потому советники, секретарь и делопроизводители его имеют обыкновенно массу свободного времени. Но в Бессарабии дело обстояло совершенно иначе. Там, в производстве губернского правления, не считая его специальных отделений, сосредоточивалось в год 10.000 дел, и чиновники изнемогали под бременем составления журналов, особенно по еврейским делам, работая постоянно не только в присутственные часы, но и по вечерам. Искусство делопроизводителей в составлении журналов стояло у нас высоко, и способность их доказать, что угодно, на основании прецедентов и решений сената, вызывала изумление. Направление, которое дал в этом отношении бессарабскому губернскому правлению Устругов, состояло в измышлении всевозможных тонкостей и толкований, с целью довести до крайних пределов стеснение евреев законами, ограничивающими их права. Надо сознаться, что преследование евреев было доведено Уструговым до степени художественной, и для обхода закона в ущерб евреям он изыскивал средства, во всяком случае, не менее оригинальные, чем те, которые измышляли сами евреи, с целью обойти закон в свою пользу. Сборник сенатских решений пестрит упоминаниями о Бессарабии, и нет другой губернии, в которой постановления губернского правления по еврейским делам подвергались бы столь частой отмене. Но это обстоятельство не смущало Устругова. Решения сената мало имеют значения для жалобщиков, так как они обыкновенно появляются уже после того, как обстоятельства изменились, и проситель не может воспользоваться результатами благоприятного для него исхода дела. Что же касается руководящего значения таких решений, для однородных случаев, то Устругов в этом отношении поступал просто: он решениями сената не руководствовался, а иногда шел еще дальше — оставлял эти решения без исполнения, за что, наконец, подвергся ответственности.

В 1906 году, я, в качестве товарища министра внутренних дел, участвовал в рассмотрении сенатом вопроса о предании Устругова суду за систематическое уклонение от исполнения сенатских решений и за представление, при своем объяснении, заведомо неверной копии с одного из постановлений губернского правления по еврейскому делу. Но и в этом случае знаменитый крючкотворец и искусник остался безнаказанным, так как, за неделю до рассмотрения его дела в сенате, он окончил свое земное существование. Дело было прекращено за его смертью.

Много потребовалось энергии и труда со стороны нового вице-губернатора Блока, чтобы ввести деятельность бессарабского губернского правления в рамки закона. Умы делопроизводителей, натасканных на травлю евреев, не сразу могли прийти в равновесие, и бедный И.Л. помногу раз собственноручно переделывал проекты их журналов, забросив для этого даже игру на виолончели — единственное свое развлечение. Часто он приходил ко мне показать курьезы уструговского режима, на которые наталкивался при разрешении дел. Один из таких случаев мне хочется здесь рассказать.

С еврейских обществ установлен особый денежный сбор, под названием коробочного. Я полагал сначала, как и многие другие, впервые слышавшие это выражение, что здесь имеется в виду какое-нибудь коробочное мастерство, изготовление коробок, или чего-нибудь подобного. Но в действительности коробочный сбор есть акциз, уплачиваемый при убое скота, резании птиц и продаже мяса, по таксе, утвержденной городскими управами, под наблюдением губернских правлений. В Кишиневе, как почти повсюду, право взимания коробочного сбора было передано, на утвержденных губернским правлением кондициях, арендатору, вносившему в общественную «коробку» определенную на торгах сумму (помнится, около 75.000 р. в год) и собиравшему затем в свою пользу деньги с каждого фунта мяса и жира по таксе. При этом в кондициях акциз с мяса и жира, или сала, был исчислен отдельно, и на этом разделении основывалась хитроумная комбинация. Арендатор заставлял мясников отрезать жир от мяса, чтобы вешать его отдельно, и таким образом обесценивал продукт, который покупателями браковался. Мясники, чтобы избежать порчи товара, шли на большие уступки, и такса нарушалась в пользу арендатора. Когда последний переходил в своих требованиях границы благоразумия, то потерпевшие обращались в губернское правление с жалобой на нарушение арендатором кондиций. Тогда во всем блеске выступали способности Устругова. Заготовлялся журнал, в котором с необыкновенной убедительностью доказывалось; что арендатор не прав, что он нарушил и кондиции, и таксу, и здравый смысл, и закон. Журнал подписывался и утверждался. Но как-то так всегда случалось, что арендатор своевременно узнавал о грозившей ему опасности, и, в результате его настойчивых просьб, составлялся новый журнал, по которому жалоба мясников признавалась, по мотивам, имевшимся у Устругова в запасе совершенно неосновательной, о чем им объявлялось, с подпиской, через полицию. Так, в течение арендного срока, губернским правлением издавалось несколько противоречащих друг другу толкований договора, и, в конце концов, мясники всегда оставались в руках арендатора, а последний не выходил из рук начальства.

Такой случай интересен, конечно, только как характеристика известного лица и оказываемого им влияния на ход дел. С приездом Блока, и даже до него, когда губернским правлением заведовали советники, в порядочности которых я не имел основания сомневаться, подобные кунштюки не допускались.