С. Урусов - Записки губернатора

Я узнал о происшедшем немедленно. Все старания мои были направлены к тому, чтобы распорядиться и закончить это дело до приезда ко мне командовавшего в то время гарнизоном С., так как я чувствовал, что ко мне будут предъявлены такие требования, которых исполнить я не соглашусь. Я не смог бы удержаться от осуждения выходки поручика, и, вероятно, разговор наш кончился бы разрывом, за который лавочники расплатились бы не позднее следующего дня.

Немедленно пригласив к себе обоих офицеров, я повез их в арестный дом, куда только что доставили арестованных евреев. Я предложил обиженным назвать мне оскорбителей, на что, после долгого раздумья, последовало с их стороны указание пяти лиц. Эти пятеро были подвергнуты аресту в административном порядке за незаконное сборище в публичном месте, офицерам было предложено удовлетвориться этой мерой, на что они с радостью согласились; побитым в лавке я рекомендовал обратиться с жалобой в суде, на что их согласия не последовало, и военные власти настолько крепко замолчали о всем происшедшем, что никто из них ни разу при мне не упомянул о неприятном случае оскорбления представителей русской армии в публичном месте.

В бытность генерала Раабена губернатором, господа офицеры переезжали в грязную погоду через улицу верхом на городовых; это были невинные шутки, так сказать, взаимные одолжения между военными. При мне таких случаев не было, но зато я не мог похвастаться любовью ко мне в военной среде.

О солдатах кишиневского гарнизона мне почти нечего рассказать, кроме того, что, по возвращении войск из лагерей в город, ночные кражи, уличные драки и безобразия в ночных притонах всегда заметно увеличивались.

Дворянство в Бессарабии. Помещик X. Крупенские. Дворянский пансион-приют. Земство. Суд. Дело об апрельском погроме. Мое мнение о причинах возникновения кишиневского погрома. Прокурорский надзор.

Я хорошо знал быт, характер и традиции и особенности дворянства великорусских губерний, в частности губерний московского района. Всего ближе, по условиям моей прошлой жизни, мне было знакомо дворянство земельное, сохранившее свои старые родовые имения, ведущее сельское хозяйство на своих землях. В Ярославской, Костромской, Тульской, Смоленской, Орловской и Калужской губерниях, в 80-х и 90-х годах прошлого столетия, можно было еще нередко найти огромные усадьбы, со следами прошлого величия, с вековыми парками, искусственными запрудами, иногда даже с персиковыми оранжереями, с ценной мебелью, редкой бронзой, фамильными портретами и библиотеками в просторных комнатах состарившихся, но еще годных для жилья домов. Заметно было, что прежняя барская жизнь в таких усадьбах клонится к упадку, что старые дома и старые затеи, в большинстве случаев, не будут возобновлены в прежнем виде, но дух старинного барства еще жил в сохранившейся обстановке, и, при созерцании всей этой старины, получалось известного рода эстетическое наслаждение.

Еще ближе мне были известны усадьбы средней руки, в которых велось незатейливое, приспособленное к окружающим условиям, хозяйство, без агрономов и управляющих, при помощи старосты или приказчика, руководимого живущим в имении владельцем. В большей части таких усадеб не было ни роскоши, ни затей. Несколько собак для осенней охоты, тройка доморощенных лошадей и какой-нибудь любимый жеребенок, на которого возлагались всегда преувеличенные и, по большей части, обманчивые надежды, — составляли роскошь помещика, получавшего от своего хозяйства скромные, но верные доходы, — те рубли, которые, по русской пословице, тонки, но долги. Действительно, больших доходов, быстрого обогащения от таких помещичьих хозяйств нельзя было ожидать. Однако, среди жалоб на неурожаи, на дороговизну труда, на недобросовестность соседних крестьян, владельцы небольших имений жили скромно, но сыто и, хотя иногда украшали своими именами страницы банковских публикаций, тем не менее в сущности даже богатели, в виду медленно, но постоянно возраставшей цены земли.

Таких надежных землевладельцев-дворян я знал много, особенно в губерниях нечерноземных, и должен сказать, что они представляли собой явление в общем благотворное. Отношения их с крестьянами, несмотря на происходившие иногда соседские недоразумения, были большею частью недурны. Кулачество, эксплуатация крестьян — с их стороны были явлением редким. Напротив, в их отношениях с рабочим крестьянством наблюдалось известного рода единение, выработанное продолжительной совместной деятельностью. В этом уступчивом и благодушном отношении к бывшим крепостным своих отцов и сказывалась известного рода особенность, выгодно выделявшая местных дворян-помещиков из ряда частных владельцев других сословий, кулаков-мещан и разбогатевших крестьян, которые были гораздо прижимистее и беспощаднее к низшей братии, чем дворяне. В последних положительно сказывалось (хотя иногда слабо и бессознательно) некоторое сочувствие крестьянству, отчасти идейного характера, вытекавшее из любви их к земле, к земледельческому труду и к тем, кто живет этим трудом. Культурное значение дворянско-помещичьих хозяйств северно-центральной России, где среди крестьянского населения нет земельного голода и вынужденной дорогой аренды, не может быть, по моему мнению, отвергнуто.

Простота жизни, отсутствие классовой замкнутости и сословной гордости, в смысле чванства, трудовая деревенская жизнь, понимание народных нужд и снисходительное отношение к тому напору на помещичье хозяйство со стороны соседей крестьян, который всегда раздражает владельцев-новичков, — вот те положительные стороны помещиков средней руки, с которыми я ознакомился преимущественно в Калужской губернии. Совсем другую картину я увидел в Бессарабии. В бессарабских усадьбах богатых помещиков можно было встретить большую роскошь, но в них не было той старинной величавости, которая в наших местах ведется от времен Екатерины и Александра II. Усадьбы Бессарабии иногда освещены электричеством, но в них не найдется масляных ламп стиля «Empire» и тех бронзовых подсвечников и люстр, по которым в центральной России узнается старый дворянский дом. Книжные шкафы бессарабских помещиков полны новейшими романами, но в них отсутствуют французские энциклопедисты 18-го века, в кожаных переплетах, с золотым обрезом. Не видно в их домах и прежней мебели, работы доморощенных столяров, все сделано модно, по новому, часто меняется. Может быть, многое там и удобнее, чем у нас, но все же их деревенские дома — прекрасно меблированные комнаты, а не русские стародворянские гнезда.

Не заметил я у бессарабских помещиков и той любви к имению, которая у нас обыкновенно не зависит от красоты и доходности его. Мы смотрим на свои имения, как на неодушевленные личности, и любим их за них самих, а не за то, что они нам приносят. В Бессарабии имение — земельный пай, приносящий хороший доход и легко переходящий из рук в руки, — рыночная ценность, обращающаяся среди предприимчивых лиц, благодаря быстрым скачкам в повышении стоимости земли. Имения, приобретенные в 70-х годах по 25–35 руб., переходили при мне в пятые руки по 250–350 руб. за десятину. Высокие урожаи дорогих хлебов, близость портов и границы довели в Бессарабии арендные цены на землю до высоких цифр. Удобрение в мое время применялось там редко. Ведение хозяйства собственным инвентарем встречалось не часто, разве только в северных уездах губернии. Обыкновенно, бессарабский помещик оставлял себе виноградники и небольшой кусок земли, а остальное имение сдавал в аренду, большею частью еврею, передававшему мелкие участки крестьянам, от которых сам помещик был далек, живя по городам и заграницей. Показная роскошь, пользование благами городской жизни, стремление больше получить и еще больше истратить, — таковы были бросавшиеся в глаза черты бессарабских помещиков, лишавшие дворянское землевладение Бессарабии преемственности и прочности. Большие земельные состояния дворян там быстро таяли и переходили из рук в руки. Так, например, в мое время еще жива была память о бессарабском помещике Бальше, земельном магнате и благотворителе, но ни одного имения Бальши я уже не застал. Зато сыновья его бывшего управляющего владели миллионными средствами, которые, в свою очередь, на моих глазах, беспощадно растрачивались его внуками. Не могу отказать себе в желании рассказать здесь историю пяти лет жизни одного бессарабского помещика, большого моего приятеля. Этот рассказ послужит иллюстрацией ко всему вышесказанному и даст возможность увидеть типического бессарабского землевладельца.