Зигфрид Обермайер - Калигула

Петроний поднял руки в знак извинения.

— Это была шутка, но я вижу, что ваша религия не терпит подобного. Идите с миром и не теряйте мужества.

День и ночь тысячи людей были заняты тем, что связывали между собой веревками и цепями бесчисленные баржи, парусники и галеры. Переходами от корабля к кораблю служили деревянные мостки, которые засыпали землей, превращая в вал.

День за днем Калигула контролировал ход работ, обещал деньги и подарки, и только на них расходы должны были составить миллионы сестерциев. На восьмой день император принял готовую работу и принес жертву Нептуну. Потом он облачился в золотой панцирь Александра, приказал покрыть себя императорским пурпуром и водрузил на голову венок из дубовых листьев. В сопровождении всей преторианской гвардии, родственников и всего императорского двора он двинулся в Путеоли по улице длиной в три мили.

Вместе с сенаторами шел и Луций Сенека, наблюдая спектакль со странным удовлетворением. Как убежденный стоик, он не показывал своих чувств, но как ученый размышлял: «Будь Калигула жестоким, капризным, но экономным тираном, приумножающим мощь империи, конца его господству не было бы видно. Но чем больше он тратит, тем быстрее пустеет казна, вынуждая императора прибегать к непопулярным мерам. Это приведет к росту числа врагов, которые его и свергнут».

Отношения Сенеки и Ливиллы в последнее время изменились. Нет, это было не охлаждение. Их встречи становились все реже и не всегда заканчивались на ложе любви. Из странных намеков Ливиллы о том, что скоро многое должно измениться, Сенека сделал вывод, что Калигула потребовал от сестры ограничить или даже прекратить отношения с ним. Он не сомневался, что, если бы проявил любопытство и расспросил Ливиллу, она поделилась бы с ним. Однако он этого не делал, но не из гордости или отсутствия интереса, а потому, что все свои силы, всего себя должен был отдавать работе. Сенека трудился над новым изложением драмы Эдипа, и герои ее — Лаия, Иокаста, Полибий — заслоняли от него окружающий мир. Вот и сейчас этот гигантский безвкусный спектакль не мог отвлечь его от драмы, которая сцена за сценой разворачивалась в его голове.

Кассий Херея в парадной форме маршировал с тремя другими трибунами в составе германской охраны. Он от души радовался пышному спектаклю и был просто счастлив на несколько недель избавиться от дворцовой службы. Здесь у императора не было времени и возможности подшучивать над ним, да и от щекотливых поручений преторианцы оказались на время избавлены.

Лентулий Гетулик, командующий верхнегерманскими легионами, следовал за императором в составе придворной свиты, но мысли его были далеко. Теперь, когда принцепс решился на военный поход, легат должен был разработать конкретный план, как быстрее и безопаснее достигнуть цели заговора. У Гетулика не было личных причин для ненависти к императору, но он чувствовал, как росла подозрительность Калигулы, который завидовал его популярности в войсках. Где бы легат ни останавливался, его тут же окружали шпионы Калигулы, так что он перестал доверять даже тем, кого знал давно, опасаясь, что некоторые из них куплены и докладывают о каждом его слове в Рим. В остальном же Калигула, как сын Германика, представлялся не просто разочарованием, а позором для каждого заслуженного легионера. Ничто не могло поколебать решимости Гетулика разрушить это печальное подобие императора.

За пышно украшенным конем Калигулы шли его ближайшие друзья и немногочисленные оставшиеся в живых родственники. С трудом ковылял позади Ливиллы и Агриппины Клавдий Цезарь. В свои пятьдесят он выглядел согбенным старцем, которому существование стало в тягость.

В нескольких шагах от Агриппины следовал ее любовник Эмилий Лепид. Он думал о том, что, окутанный в императорский пурпур, на прекрасном коне должен был восседать он, а не это чудовище, которого судьба загадочным образом вознесла на трон.

Лепиду не надо было подогревать свою ненависть: он не мог забыть ту ночь, когда Калигула изнасиловал его. Бывало, что Лепид сам развлекался с юношами или мужчинами, но по своей воле, и это приносило ему удовольствие. Кроме того, он был убежден в несостоятельности Калигулы как принцепса и считал его позором для всей империи, сената и, наконец, для семьи. Лепид знал от Каллиста, во что обошлись нынешняя затея и как пострадала торговля и все хозяйство, оставшись без судов. «Чем дольше он остается на троне, — думал бывший муж Друзиллы, — тем сложнее будет привести в порядок дела государства».

Уже поговаривали, что император задумал совершить поход, а это было важным шагом для заговорщиков. Лепид хотел предпринять все возможное, чтобы остаться в Риме и заняться подготовкой к престолонаследию, как было предусмотрено их планом. Они с Агриппиной привлекут сенат на свою сторону. Основной проблемой были преторианцы, но старшая сестра Калигулы изъявила готовность выделить значительные денежные средства для их убеждения. Деньги в последнее время стали самым сильным аргументом, и даже тупые германцы понимали это.

В гавани Путеоли торжественную процессию встречала ликующая толпа. Ее рев заглушал звуки фанфар, которыми в городе хотели встретить высокого гостя. Калигула принимал почести, как и положено богу. Спектакль, в котором он играл главную роль, разгорячил его, бледное лицо раскраснелось, глаза оживились. Это был действительно триумф богоподобного императора, делающий подарок своему народу. В течение получаса он позволил толпе наслаждаться лицезрением своего величественного образа, а потом удалился на недавно построенную виллу.

На следующий день Калигула планировал вернуться на колеснице в сопровождении юного принца Дария, который со времен Тиберия жил в Риме заложником, обратно на Бавли. На этот раз точные предписания, кто должен следовать в свите императора, отсутствовали.

Калигула в короткой тунике стоял на колеснице. Перед ней вышагивал в роскошном иноземном наряде принц Дарий из Парфии, которая являлась не провинцией, а зависимым от Рима государством. Еще при Августе было условлено, что парфийский наследник должен расти и воспитываться в Риме. Это служило гарантией, что его царствующий отец никогда не поднимется против Рима. Кроме того, эти юноши превращались в настоящих римлян и оставались навсегда верными союзниками своей второй родины. Поэтому принц Дарий не считал оскорбительным принять участие в торжественной процессии в качестве статиста.

Приблизительно в середине моста возвышалась трибуна, обтянутая пурпуром. Поднявшись на нее, Калигула обратился к народу:

— Вы спросите, что побудило Цезаря протянуть над морем мост длиной в три мили? Чтобы показаться в своем божественном блеске? Нет, друзья мои! Я хотел этим разрушить определенные сомнительные предсказания.