Жорж Санд - Собрание сочинений. Т. 5. Странствующий подмастерье. Маркиз де Вильмер

— В таком случае, — сказал граф, — ты успел больше, чем Рауль; тот своих наук еще не одолел. — И граф указал на своего внука, юношу лет двадцати, довольно хилого, с невыразительным лицом, который, чтобы лучше обозревать местность, взобрался на козлы рядом с лакеем. Изидор взглянул на бывшего товарища по детским играм, и оба одновременно в знак приветствия приподняли свои картузы, причем Изидор тут же с досадой заметил, что у юного виконта он из чистого бархата, в то время как его картуз из простого тика, и мысленно положил себе не далее, как завтра, заказать точно такой, да еще с золоченой кисточкой.

— Ну, так где же кучер? — с нетерпением спросил граф.

— Позовите кучера! — крикнул лакей.

— Что за безобразие! Какой-то кучер заставляет себя ждать! — завопил что было силы господин Лербур, который просто из кожи вон лез, стараясь выказать свое усердие.

Тем временем Изидор обошел карету с другой стороны, чтобы поздороваться с племянницей графа де Вильпрё, прелестной маркизой Жозефиной Дефрене. Та встретила его более приветливо, и это прибавило ему самоуверенности.

— Мадемуазель Изольда, вы что ж это, не помните меня? — обратился он к внучке графа, после того как они обменялись с Жозефиной несколькими словами.

Бледнолицая Изольда подняла глаза, пристально взглянула на него, слегка кивнула и вновь углубилась в почтовый справочник, который, казалось, внимательно изучала.

— И не помните, как мы с вами играли в саду в горелки? — продолжал Изидор с самонадеянностью, столь свойственной глупцам.

— А теперь играть не будете, — ледяным тоном оборвал его граф, — моя внучка уже не играет в горелки. Да едем же наконец! Эй, кучер, гони во весь опор, получишь вдвое!

— Подумать только, умный человек, а такое сморозил, — прошептал изумленный Изидор, глядя вслед удаляющейся карете. — Что, я не понимаю, что его внучка уже не играет в горелки? Не воображает ли он, что я до сих пор еще бегаю наперегонки?

Между тем господин Лербур-отец, в мгновение ока оседлав свою серую кобылку, помчался во весь дух вслед за каретой. Каким бы нерешительным и растерянным ни чувствовал он себя в канун того или иного великого события, едва только это событие наступало, он неизменно оказывался на высоте положения. Вот и теперь он с решительным видом пустился галопом, чего давненько уже не случалось ни с ним, ни с его лошадкой.

— Неплохо бежит кобылка вашего папаши, — заметил конюх с глуповато-хитрым лицом, подводя Изидору его черного жеребца.

— А мой Босерон бегает лучше! — сказал Изидор пренебрежительно, бросая ему мелкую монету с тем высокомерным видом, который изобличает низкую натуру.

Однако Босерон, у которого имелись весьма веские основания быть в дурном расположении духа, попятился и стал бить ногами и задом. Это не предвещало ничего хорошего. Изидор применил силу, и ему удалось вскочить в седло. Однако, почувствовав, как впиваются ему в бока острые шпоры, Босерон сразу пустился в галоп и стрелой понесся вперед, заложив назад уши и затаив в сердце жажду мщения.

— Осторожно, осторожно! Упадете! — закричал вслед Изидору конюх, подбрасывая на ладони полученную от него монетку.

А тот, увлекаемый Босероном, между тем стремглав пронесся мимо почтовой кареты. Почтовые лошади, испугавшись, рванули в сторону, что вывело графа из задумчивости и заставило Изольду поднять глаза от книги.

— Этот дурень сломит себе шею, — хладнокровно заметил граф.

— Он опрокинет нашу карету, — произнесла Изольда таким же равнодушным тоном.

— Право, он ничуть не поумнел, этот молодой человек, — сказала маркиза с добродушно-соболезнующим видом, который заставил ее спутницу улыбнуться.

Изидор, домчавшись до подножия довольно крутого склона, сдержал своего жеребца и все же заставил его идти шагом. Он решил дождаться здесь кареты, очень довольный тем, что имеет возможность показаться дамам на этом лихом скакуне, в этой неистовой скачке; проносясь мимо, он нарочно держался той стороны кареты, где была Изольда.

«Эта ломака давеча очень глупо вела себя со мною, — говорил он себе, — она воображает, будто я все еще мальчик. Нужно показать ей, что я мужчина. Небось заметила теперь, каков я собой, когда я несся мимо нее во весь опор».

Карета, в свою очередь, достигла подножия холма, лошади пошли шагом и стали медленно подниматься в гору. Граф высунулся из дверцы кареты и о чем-то спросил едущего рядом управляющего. Можно ли было придумать более подходящий момент, чтобы показаться дамам во всей своей красе? А они как раз смотрели на Изидора. Босерон, который все еще не мог успокоиться, невольно способствовал намерениям хозяина — он со свирепым видом вращал глазами и вставал на дыбы, прижимая голову к груди. Но одно непредвиденное обстоятельство роковым образом помешало всаднику потешить свою гордость и совершенно его опозорило. Дело в том, что давеча, в конюшне, когда Изидор отстегал Босерона, тот, не зная, на ком сорвать злость, вздумал укусить стоявшую рядом с ним Серую — несчастную, старую, весьма миролюбивую кобылу, которая сейчас шла третьей в упряжке. И вот теперь, когда Босерон принялся гарцевать рядом с каретой, Серая, припомнив ему это, лягнула его. Босерон не собирался оставаться в долгу. Изидор думал было положить конец этой ссоре, обрушив на свою лошадь град ударов. Босерон пришел в бешенство и взвился на дыбы так, что всаднику пришлось уцепиться за гриву. Кучер, выведенный наконец из терпения поведением Серой, хотел вытянуть ее бичом, но нечаянно попал и по Босерону; тот окончательно разъярился. Он резко отпрыгнул в сторону и принялся скакать, бить задом и брыкаться до тех пор, пока доблестный Изидор, выбитый из седла, не шлепнулся наземь, подняв клубы пыли.

— Так и знал, что этим кончится, — проговорил граф по-прежнему невозмутимым тоном.

Господин Лербур бросился поднимать своего сынка, добрая Жозефина побледнела от испуга. Карета продолжала катить дальше.

— Он жив, надеюсь? — спросил граф своего внука, который, сидя на козлах, имел возможность смотреть назад и видеть плачевную фигуру, какую являл собой Изидор.

— Ничего ему не сделалось, — весело смеясь, ответил юноша.

Лакей и кучер тоже смеялись, особенно когда Босерон, освободившись наконец от ненавистного седока, проскакал мимо них, подпрыгивая, словно выпущенный на свободу козленок, и помчался вперед по дороге.

— Остановите карету! — приказал граф. — Этот дуралей, возможно, сломал себе шею.

— Не беспокойтесь, ради бога, не беспокойтесь, все это пустяки! — завопил господин Лербур, увидев, что карета останавливается. — Вашему сиятельству никак нельзя задерживаться.

— Что поделаешь, приходится! — сказал граф. — Ваш молодец небось весь в синяках, а лошадь его уже вон куда ускакала; она будет дома раньше хозяина. Не пешком же ему идти. Мы сделаем вот что — мой внук сядет в карету, а ваш сын — вместо него на козлы.