Жорж Санд - Собрание сочинений. Т. 5. Странствующий подмастерье. Маркиз де Вильмер

Пробудившись от этого тягостного сна, удрученный невольным смятением, вновь охватившим его душу, еще недавно столь ясную, он решил навесить наконец дверь, чтобы раз и навсегда избавиться от подобных сновидений. Первой же его заботой по приходе в мастерскую было вытащить ее из дальнего угла, куда она была спрятана. Петли на ней оказались в порядке, и он, приставив лестницу к хорам и поднявшись туда, тотчас принялся за дело.

Он стоял лицом к мастерской и громко стучал молотком, когда в комнату вошла мадемуазель Изольда, которой нужно было найти какой-то счет, внезапно понадобившийся ее деду; и когда Пьер повернулся, он вдруг увидел ее. Она стояла около стола и, не обращая на Пьера ни малейшего внимания, перебирала свои бумаги. И, однако, не могла же она не заметить его — ведь он так громко стучал молотком!

Но вот стук прекратился. Пьеру понадобилось измерить величину куска, недостающего в верхнем наличнике, и для этого ему пришлось повернуться к кабинету лицом. Стоя на площадке, где он чувствовал себя более уверенно, Пьер, не отрываясь, смотрел на мадемуазель де Вильпрё, рассчитывая, что она этого не заметит. Она стояла к нему спиной, но он видел ее хрупкий, тонкий стан, ее прекрасные черные волосы, к которым она относилась так равнодушно, что попросту стягивала их лентой на затылке, хотя в ту эпоху была мода на взбитые коки, придававшие их носительницам заносчивый, воинственный вид. Есть нечто трогательное в женщине, лишенной кокетства, и Пьер обладал достаточно тонким вкусом, чтобы понимать это, и умилялся он, как видно, довольно долго, если судить по тому, что наступившая тишина заставила мадемуазель де Вильпрё оторваться от своих занятий. Так бывает иной раз с теми, кто, заснув при сильном шуме, внезапно пробуждается, как только шум прекратится.

— Вы смотрите на этот алтарный столик? — оглянувшись на него, спросила она самым естественным тоном, совершенно не предполагая, что он может смотреть на нее.

Пьер смутился, покраснел и почему-то произнес «нет», хотя собирался сказать «да».

— Так взгляните на него поближе, — сказала Изольда, даже не расслышав его ответа, и, сев за свой стол, снова принялась за бумаги.

С решимостью отчаяния Пьер шагнул в кабинет. «Никогда больше не увижу я этой комнатки, где пережил столько блаженных часов, — думал он, — попрощаюсь по крайней мере с этими стенами, взгляну на них в последний раз».

— Прекрасная вещь, не правда ли? — сказала Изольда, не поднимая головы.

— Это Рафаэлева мадонна? — спросил Пьер, совершенно теряя голову и не понимая уже, что он говорит. — О да! Она просто удивительна!

Изольда, пораженная тем, что этот столяр больше интересуется гравюрой, чем столиком, подняла на него глаза. Она заметила, что он взволнован, но не поняла почему и приписала это застенчивости — черте, которую уже успела в нем заметить; с присущей ей доброжелательностью, унаследованной от деда, она решила приободрить его.

— Так вы, значит, любите гравюры? — спросила она его.

— Люблю, а эта в особенности мне нравится, — отвечал Пьер. — Как счастлив был бы мой друг, если бы мог увидеть ее.

— Хотите, я вам ее дам, чтобы показать ему? — предложила Изольда. — Возьмите.

— Но я не смею… — пробормотал Пьер, вконец смущенный этой добротой, которой он не ожидал от нее.

— Берите, берите. Снимите же ее, — сказала Изольда, вставая. И, собственноручно сняв гравюру со стены, она протянула ее Пьеру. — А могли бы вы скопировать вот это? — добавила она, показывая на деревянную резную рамочку, в которой заключена была гравюра.

— Это работа краснодеревщика, — ответил он, — но мне кажется, я сумел бы сделать что-нибудь в этом роде.

— В таком случае я попрошу вас сделать их несколько, у меня есть еще другие старинные гравюры, тоже очень хорошие. — И, говоря это, она открыла папку с гравюрами и стала показывать их Пьеру.

— Вот эта нравится мне больше всего! — сказал он, задерживаясь на гравюре Маркантонио [82] Маркантонио Раймонди (ок. 1480 – ок. 1534) — итальянский гравер, прославившийся гравюрами с картин Рафаэля и Микеланджело.(Примеч. коммент.). .

— Вы правы, это самая лучшая, — отозвалась Изольда. Ей доставляло все большее удовольствие обнаруживать в этом ремесленнике здравый смысл и тонкость вкуса.

— Боже, до чего прекрасно! — воскликнул он. — Я ничего не понимаю в этом, но чувствую, сколько здесь величия. Какое счастье иметь возможность часто смотреть на такие красивые вещи!

— Не так-то уж часто они и встречаются, — сказала Изольда, желая утешить его в той тайной горечи, которая почудилась ей в этом восклицании.

Пьер продолжал смотреть на гравюру, вызвавшую у него чувство восхищения, но думал он уже не о ней. В этой атмосфере обманчивой близости с той, которая все более властно овладевала всем его существом, каждое мгновение протекало для него будто век блаженства, и он наслаждался этим мгновением, трепеща от счастья. Реальность времени словно исчезла для него, вернее — мгновения эти были вне реальной действительности, как это иногда случается с нами во сне.

— Раз она так вам нравится, я могу подарить вам ее, — сказала Изольда, — вот, возьмите ее себе. — Своим восторгом Пьер затронул ее артистическую душу.

Пьер предпочел бы, чтобы она сказала «пожалуйста», и он вынудил ее сказать это, отказавшись не без гордости от ее подарка.

— Возьмите, пожалуйста, — сказала Изольда, — вы доставите мне этим большое удовольствие. И не бойтесь лишить меня ее, я достану себе такую же.

— Ну хорошо, — сказал Пьер, — за это я сделаю вам рамку.

— За это? — переспросила мадемуазель де Вильпрё, находя такое выражение несколько фамильярным.

— А почему бы не «за это»? — сказал Пьер, который в затруднительных случаях всегда проявлял то чувство собственного достоинства и тот такт, которые так присущи избранным натурам. — Я не обязан ведь принимать ее в подарок.

— Вы правы, — сказала Изольда с внезапной искренностью. — Я возьму у вас рамку, и с большим удовольствием. — И, увидев, какой гордостью озарилось вдруг лицо молодого рабочего, она прибавила. — Если бы дедушка был здесь, он был бы доволен, что я подарила вам эту гравюру.

Эта беседа, невинная и опасная, быть может, продолжалась бы и далее, если бы не маленькая маркиза Дефрене, внезапно впорхнувшая в комнату. Увидев Пьера, беседующего с Изольдой, она как-то странно вскрикнула.

— Что с вами, дорогая моя? — спросила Изольда таким внезапно холодным тоном, что кузина смешалась.

— Я думала, вы здесь одна… — пролепетала она.

— Ну и что же? Разве здесь кто-нибудь есть? — ответила ей Изольда, понизив голос, чтобы рабочий не услышал жестоких этих слов. Но он услышал их, услышал скорей сердцем, нежели ухом. Оскорбительный ответ Изольды смертельным ударом поразил это сердце, переполненное любовью и блаженством. Он бросил гравюру в папку, швырнул папку на стул с выражением отвращения, которое не ускользнуло от мадемуазель де Вильпрё, и, схватив свой молоток, с лихорадочной быстротой навесил дверь. Затем, не простившись, даже не взглянув на обеих дам, он вышел из мастерской с сердцем, полным ненависти к своему кумиру и презрения к самому себе за то, что поддался безрассудным своим мечтам.