Рюрик Ивнев - У подножия Мтацминды

— Простите, Везников, но нам не о чем говорить.

— Вот чудак! Не обольщайтесь, лекция даст вам гроши, а я предлагаю вам заработать по–настоящему на этой поездке.

— Зарабатывайте сами!

— Открыл Америку! Если бы я мог сейчас выехать в Баку, я бы не стал с вами делиться заработком.

— Вам не приходило в голову, что подобные предложения оскорбительны? — сухо произнес Смагин.

— Снимите повязку с глаз, не то расшибете лоб. Я вам протягиваю руку, чтобы помочь, а вы… Что за чудовищная гордыня, что за сектантское упрямство!

— Простите, мне некогда, — резко сказал Смагин и быстро отошел от Везникова.

Тот без всякой церемонии догнал Смагина и ехидно прошипел:

— Вы против нетрудовых доходов? Да? Все вы лицемеры и фарисеи! Ну ладно, желаю вам успеха в вашей бакинской авантюре. Только не забывайте, что фанатиков там куда больше, чем в богоспасаемой Грузии. Когда будете проходить мимо азиатских заборов, смотрите в оба, чтобы какой–нибудь шальной камень не проломил вам голову!..

бакинское утро. временное пристанище. «француз»

Смагин перешел на другую сторону проспекта Руставели и по Крузенштернской поднялся на Судебную.

Варвара Вахтанговна обрадовалась ему, как будто не видела целую вечность. Гоги, словно маленький мальчик, начал прыгать вокруг, вырывая из рук шляпу и неуклюже помогая снять пальто.

На синей керосинке, занявшей свое старое место на полу и ничуть не потускневшей от своего путешествия в Гурию, — ему показалось, что она даже помолодела и похорошела, — кипел знакомый чайник.

Смагин рассказал про свою встречу с Везниковым. Гоги хохотал до упаду, а Варвара Вахтанговна возмущалась наглостью Везникова и все время повторяла: «Какая скотина! Какая скотина!»

— Мама, не обижай скотины! — среди взрывов хохота выкрикивал Гоги.

Когда Гоги наконец затих, Смагин рассказал о приглашении в Баку.

Гоги был в восторге.

— Как я рад за Александра Александровича! Мама, милая, отпусти меня, я тоже поеду.

— Да ты спроси сначала у Александра Александровича, возьмет ли он тебя с собой.

— Но почему же ему не взять? — вскричал Гоги. — Ведь правда? — обратился он к Смагину.

— Мне будет веселее ехать.

— Вот видишь, мама!

— Ну что за непоседа, — с напускной суровостью сказала Варвара Вахтанговна. — Сегодня только сошел с поезда и уже опять хочет трястись в вагоне.

— Мама! Я никогда не видел Баку. Это так интересно!

— В самом деле, почему бы ему не поехать? — сказал Смагин. — Поездка займет самое большее десять дней. Семья Куридзе раньше чем через две недели не вернется в Тифлис, так что Гоги свободен.

— А обо мне вы не подумали? — улыбнулась Варвара Вахтанговна. — Что я буду скучать?

— Ах, мама, ведь мы тоже будем скучать без тебя, но все же как было бы хорошо повидать новые места, послушать, как Александр Александрович будет выступать в новой аудитории…

— Конечно, это будет хорошо, — подтвердил Смагин.

— Ну, я вижу, все вы в заговоре. Бог с вами, поезжайте. Только, Саша, будьте осторожны, эти мусаватисты такие бандиты…

— Мама, наши меньшевики не лучше.

— Ладно, ладно. Сбегай лучше за хлебом. Обед я приготовила.

Варвара Вахтанговна не отпустила Смагина и заставила пообедать вместе с ними.

Во время обеда они обсудили план поездки в Баку и решили, что выехать надо с таким расчетом, чтобы обязательно вернуться до возвращения семьи Куридзе из Гурии.

Было ровно девять часов утра, когда поезд подошел к перрону бакинского вокзала.

Смагина и Гоги встретил заведующий клубом нефтяников Вершадский. Он проводил их на Сабунчинскую улицу, в квартиру своих знакомых, в которой им была отведена комната, и, извинившись, что ему надо спешить в клуб, сейчас же оставил их.

Едва они успели расположиться, как раздался стук в дверь. Дверь распахнулась, и в комнату влетел молодой человек лет двадцати пяти.

Он быстро подошел к Смагину, бесцеремонно рассматривая его своими острыми зеленовато–серыми глазами. На губах его блуждала улыбка.

Это вторжение постороннего было настолько неожиданным, что в первую минуту Смагин растерялся. Гоги стоял в стороне, раздраженно наблюдая за вошедшим.

— Очень приятно познакомиться, — произнес молодой человек, слегка и, по–видимому, умышленно картавя. — Я много о вас слышал. Хоть вы наконец встряхнете наше болото. Здесь такая скука! Простите, что я забыл вам представиться: поэт де Румье. Не удивляйтесь. Я русский с ног до головы и только ношу французскую фамилию. По семейным преданиям, мой прадед бежал от гильотины и, из благодарности к приютившей его матушке России, вступил в ряды ее доблестных воинов… Впрочем, это не относится к делу. Я пришел к вам с предложением. В связи с вашим приездом в Баку мы наметили устройство грандиозного поэзовечера при вашем благосклонном участии…

— Кто это «мы»? — спросил Смагин.

— Русские поэты, находящиеся здесь, или застрявшие здесь, или бежавшие сюда из отечества, объятого пожаром.

— Но я не пишу стихов.

— От вас никто их и не требует. Вы прочтете очерк об искусстве Советской России. Эта тема гарантирует полный сбор.

— Я выступаю здесь в клубе нефтяников, и…

— Знаю, знаю, — перебил его де Румье, — потому–то я и ворвался к вам в первую же минуту вашего приезда. Я живу рядом, в этой же квартире. Должен вас предупредить, что клуб нефтяников едва сводит концы с концами. От него вы получите одни рожки да ножки.

— Но вы же сами сказали, что тема лекции гарантирует полный сбор! — вмещался в разговор Гоги.

Де Румье кинул на него уничтожающий взгляд.

— Бросьте кусаться, юноша. Для чего нам ссориться? Жизнь так прекрасна. Из нее можно выжать столько удовольствий. Но для этого нужны деньги! Не морщитесь, они нужны всем, и больше всего вам, как юнцу. Если без денег жить нигде невозможно, то в Баку жить без них немыслимо. Мне все равно, кто вы — беглый каторжник, администратор или родственник нашего уважаемого лектора, но у нас общие интересы потому, что мы оба молоды. Мы должны выжать из Баку как можно больше денег. По рукам, юный рыцарь?!

Гоги хмуро молчал.

— Боюсь, что вы даром потратили время, — сказал довольно резко Смагин. — Договоренности с клубом нефтяников я не нарушу. Это во–первых. А во–вторых, должен вас разочаровать. Я приехал сюда не выжимать деньги, а прочесть две–три лекции и вернуться в Тифлис, поскольку дорога в Москву пока отрезана.

Де Румье, словно клоун, внезапно сбросивший свой шутовской наряд, опустился в первое подвернувшееся кресло и повесил голову.

— Вот так всегда бывает с искренними людьми. Я говорил то, что думал, а мир устроен так, что надо вилять, фальшивить, притворяться… Вас испугала моя откровенность? Но ведь я сказал вам, что я — поэт.