Рюрик Ивнев - У подножия Мтацминды

— Недаром я всегда чувствовал такую симпатию к вам, — воскликнул Везников с таким видом, будто расстался час тому назад. — Моя интуиция подсказывала все время, что вы тем или иным способом будете мне полезны. Вы помимо своей воли оказали мне сегодня большую услугу.

— Услугу? Вам? — удивился Смагин.

— Да, если бы не вы, я никогда бы не пришел на подобную лекцию… Не радуйтесь, вы меня не переубедили. Нет, я не дрогнул, я остался на своих прежних позициях, но то, что я увидел, вернее, почувствовал здесь, показало мне, что долго засиживаться в Тифлисе нельзя.

— Вы меня удивляете.

— Да, да, я реалист, а общая атмосфера такова, что с ней нельзя не считаться.

Жордания эти слова мог бы выбрать для своего гимна.

— Везников, вам не надоело кривляться?

— Плохой же вы пророк, если не вериге в свои пророчества. Ведь что происходит? В Тифлисе, в шумной, веселящейся столице, ваша тема собирает полный зал; напичканный взрывчатым веществом. Что же делается тогда в рабочих клубах и в провинции? Страшно подумать! Ведь мы же сидим на вулкане…

— Вы это поняли только сейчас?

— Да, к сожалению. Завтра же я принимаюсь за ликвидацию своих предприятий. Лучше уехать на несколько месяцев раньше, чем на час позже.

— Значит, — улыбнулся Смагин, — сегодняшний вечер открыл вам глаза?

— Они у меня всегда были открыты, но сегодня раскрылись во всю ширь.

— Ну, мне уже пора, — сказал Смагин.

— А мне тем более…

— Как! Вы не останетесь до конца лекции?

— Нет, я уже сделал должный для себя вывод, больше делать мне здесь нечего. Прощайте, не поминайте лихом.

После лекции Куридзе, Мзия и Гоги простились со Смагиным у выхода из консерватории, возле которого стоял Вершадский.

— Завтра прошу к нам, — сказал на прощание Куридзе, — программа: сациви и напареули, на большее не надейтесь.

— Папа, — укоризненно прервала его Мзия, — ты забыл о чурчхелах и гозинаки.

— Это уже ваше, женское дело, Я говорю об основном.

Смагин остался с Вершадским.

— Николай Андреевич, не вздумайте меня провожать. Завтра встретимся и поговорим.

— А вам в какую сторону? — спросил Вершадский. — Если не ошибаюсь, к Земмелю.

— Да, мне на Белинскую. — В таком случае мы друг друга не провожаем, ибо нам все равно по дороге.

— Я даже не спросил вас, где вы остановились.

— У знакомых в Арагвинском переулке. — Так это же рядом со мной. Я живу в Кирпичном. — Тем лучше. Идемте.

Погода испортилась как–то сразу. Пошел мелкий, частый дождь, смешанный со снегом.

Они спустились по Крузенштернской на Руставели и пошли пешком по направлению к Земмелю.

— Как же это все с вами произошло? — спросил Смагин.

— На следующий день после вашего отъезда я срочно выехал из Баку, так как получил сведения, что меня могут схватить. В Батуме я погостил у брата и вот сегодня утром приехал сюда. Мне сразу бросились в глаза красные афиши, извещавшие о вашей лекции. Я очень обрадовался, что приехал как раз в этот день. Остальное вам известно.

— А как в Батуме? — спросил Смагин.

— Англичане распоясались вовсю. Вокзал под охраной сипаев. Насаждают европейские порядки. Очередь у билетной кассы должна быть вытянута в струнку. Если кто–нибудь — мужчина или женщина, это безразлично, — нарушит строгость линии, то плетка полисмена–сипая молниеносно выправляет ее.

— Значит, все по–старому. Эта картина мне знакома, я тоже стоял в этой строгой линии и задыхался от гнева, а теперь я смеюсь над ними. Поговаривают, что под влиянием английских рабочих Великобритания отзывает войска, — сказал Смагин и, указывая на двухэтажный дом с большим угловым балконом во втором этаже, закончил: — Вот мы и пришли.

— Здесь? — переспросил Вершадский.

— Вот мой балкон. А вот и дверь, — сказал Смагин, пытаясь переложить в другую руку портфель и большой букет хризантем, полученный им после лекции.

— Дайте я вам помогу, — сказал Вершадский.

— Я куда–то запихал ключ. Не беспокойтесь, я лучше позвоню.

Он нажал кнопку звонка, которым никогда не пользовался.

Послышались торопливые шаги по скрипучей деревянной лестнице, дверь слегка приоткрылась, и четырнадцатилетний мальчик Коля, сын хозяйки дома, громко проговорил:

— Вам Смагина? Его нет дома.

Смагин в первую секунду подумал, что Коля сошел с ума. Он стоял перед дверью, изумленно смотря на мальчика.

— У вас три типа из Особого отряда… — взволнованно прошептал тот.

Смагин и Вершадский быстро поднялись по Арагвинскому переулку и верхами, путаясь в закоулках, выбрались на улицу Петра Великого.

— На ваше счастье, я приехал вовремя. У меня здесь, недалеко, в здании бывшего института для благородных девиц, живет знакомая учительница Анна Георгиевна Навлишвили, — свой человек, она вас пока приютит, а там видно будет.

— Мне не совсем удобно, ведь она меня не знает. Может быть лучше к Гоги?

— Что вы! Во–первых, его квартира, очевидно, под наблюдением, а потом мне говорил сам Гоги еще в Баку, что сестра этой генеральши, которая живет над ними, такая яростная меньшевичка, что уж не пропустит случая выдать «преступника».

— Да, это верно.

Они поднялись наверх мимо здания бывшего женского учебного заведения святой Нины, пересекли улицу и вошли в здание бывшего института для благородных девиц.

— Могло ли когда–нибудь прийти в голову этим девицам, чинно шествовавшим здесь в белоснежных передниках под наблюдением своих чинных наставниц, что через несколько лет их «святая святых» превратится в убежище для политических преступников? — сказал Вершадский, подымаясь вместе со Смагиным по широкой лестнице на четвертый этаж.

Анна Георгиевна встретила их так, как будто не было ничего особенного в их неожиданном появлении.

Вершадский рассказал, в чем дело. Она быстро приготовила ужин, почти насильно заставила их подкрепиться, вышла на несколько минут и, вернувшись, сказала, что все улажено. Она перейдет к своей соседке, а ее комната — в полное распоряжение Смагина.

— У нас здесь, как на подбор, такая публика живет, что если даже узнает, кто вы, то никому об этом не скажет.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что Анна Георгиевна и ее соседка были вместе на лекции Смагина.

После минутного раздумья Анна Георгиевна сказала с мягкой улыбкой, осветившей ее добродушное лицо:

— Теперь я вас оставлю, вы должны хорошенько отдохнуть от стольких волнений. Николай Андреевич, вы тоже останьтесь. Хотя вам пока ничто не угрожает, но зачем тащиться в такую слякоть? Посмотрите, что делается на улице.

— Правда, Николай Андреевич, оставайтесь. Завтра вместе обсудим, что предпринять.