Рихард Дюбель - Наследница Кодекса Люцифера

– Карина! Лидия!

– Андреас?!

– Папа!

Андреас оттолкнул закутанную в юбки и тафту фигуру, которая бросилась на него, визжа во все горло, и выбрал самую короткую дорогу в том направлении, откуда раздавались крики – через следующую стену палатки. Там, на походной кровати, скорчились Карина и Лидия. Графиня Мария Агата стояла рядом с ними – волосы распущены, зубы оскалены – и целилась в Андреаса из пистолета. Он наскочил на нее плечом, и она упала на свой походный комод, опрокинула его и сорвала им заднюю часть палатки. Ее пистолет упал на землю, но не выстрелил – она забыла взвести курок. Андреас, действуя по наитию, поднял его, развернулся, взвел курок, нажал на спуск… Второй часовой, влетевший в палатку вслед за ним, снова выскочил наружу, а светлая материя возле входа внезапно окрасилась в светло-красный цвет.

– Карина, Лидия – идемте! Скорее!

Обе они подбежали к нему с широко раскрытыми глазами. Он притянул Карину к себе, схватил Лидию за талию и потащил их наружу. Лидия закричала, увидев мертвого часового в передней части палатки. Земля вставала на дыбы и словно танцевала от грохота, с которым по ней металось стадо. Офицерская палатка задрожала, покачнулась и рухнула. Андреас услышал дребезжание и треск. Из хаоса выскочила корова с намотанным на рога знаменем с красно-серебряным гербом графа Кёнигсмарка. За коровой, двигаясь дикими прыжками, следовала коза; на голове у нее красовался черный парик, завитый длинными локонами. Затем прямо перед ними выросла вставшая на дыбы лошадь и забила копытами. Лидия снова закричала, еще две лошади стали брыкаться и тоже поднялись на дыбы, хотя поводья и были зажаты в кулаке всадника. Всадник наклонился к ним и прокричал:

– Это было просто! Залезай, дружок, мы нужны в Праге!

Эбба все еще не могла понять, что произошло. Минуту назад они все скакали галопом навстречу несомненной погибели, уже почти заглянули в дула направленных на них мушкетов – а мгновение спустя они оказались среди движущегося табуна как минимум из ста лошадей, который накрыл лагерь драгун, будто гнев Божий, и если кто-то и выстрелил в них, она этого не услышала. Они и сейчас еще оставались частью табуна, давно перевалили через гребень второго холма и двигались галопом к руинам Подлажице. Позади остался лагерь, через который протянулась широкая полоса опустошения, и где лежала дюжина безжизненных тел, чьи обладатели погибли самой позорной для кавалериста смертью: их растоптали собственные лошади. Эбба тяжело дышала, лицо ее пылало, сердце неистово колотилось. Вот Самуэль: он отпустил поводья, так как все еще сжимал в руках пистолеты. Вот Альфред: рот у него широко раскрыт, и хотя Эбба и не слышит его, она уверена, что он снова и снова громко выкрикивает боевой клич, придуманный ими во время последней битвы. За ней скачут остальные: Магнус, Герд, Бьорн, все другие смоландцы – огромные глаза на все лицо или такой же огромный оскал. У фланга табуна легко скачут Киприан и Андрей, словно они все еще молоды. Их идея заставить лошадей драгун паниковать и использовать их как мчащийся вперед, все сметающий на своем пути щит, спасла им всем жизнь.

Неожиданно краем глаза она заметила движение впереди, у развалин; до них оставалось не более чем несколько расстояний, на которое можно бросить камень. Жар мгновенно покинул ее тело, когда она узнала двух солдат. Они, очевидно, растерялись и залезли на остатки монастырской стены, теперь же он и настраивали мушкеты. Перед первой грудой развалин лошади разделились, словно водопад, и поскакали галопом слева и справа от нее. Мушкет выплюнул им навстречу огненный луч; Эбба резко обернулась и увидела, как Магнус Карлссон соскользнул со спины своей лошади. У нее перехватило дыхание. Второй мушкет выплюнул огонь и чад, но его выстрел ушел в небо, а стрелка смело со стены. Второй попытался сбежать, но во время прыжка ему в спину попала пуля. Самуэль спрятал дымящиеся пистолеты обратно за пояс и схватил поводья. Снова поя вился Магнус, взял поводья и ухмыльнулся ей, словно желая сказать: «Это же самая древняя уловка на свете!»

Эбба посмотрела вперед, и как раз вовремя, чтобы увидеть, как близко они уже подобрались к стене. Она оттолкнулась, прижалась к шее лошади, и та одним прыжком, больше похожим на полет, перемахнула через камни и неуверенно приземлилась на копыта уже на другой стороне, после чего помчалась дальше. Эбба увидела рядом с собой Самуэля, чья лошадь совершила похожий прыжок, услышала ржание лошадей драгун, которые могли либо врезаться в развалины зданий, либо вовремя свернуть, услышала также неожиданное эхо грохота копыт, разнесшееся между горами мусора, увидела еще одного солдата, бегущего к ним, и уже достала пистолет, но он быстро нагнулся, резко повернулся, попытался направить вверх алебарду, чтобы пронзить ею лошадь, и отлетел назад, словно натолкнувшись на невидимый кулак. Алебарда загромыхала по земле – рядом с ней внезапно появился Андрей, его пистолет дымился – и тут они выскочили на частично свободное пространство перед развалинами церкви и полуразрушенным главным зданием монастыря, как раз успев осадить лошадей.

Перед церковью стояли солдаты, иезуит и две женщины, изумленно глядя на них.

У генерала Кёнигсмарка случился припадок бешенства. Его рык без труда заглушил бы шум стада, которое опустошило лагерь. Он кричал на офицеров, поскольку они помешали ему застрелить огромного священника, на вахмистров, поскольку они не смогли навести порядок в рядах, и на солдат – на тех, что лежали мертвыми в снежной каше, и на тех, которые выжили, но не смогли остановить стадо. Он даже успел накричать на горничную собственной жены, которая пыталась собрать разбросанные повсюду пожитки и своей возней могла заглушить его тираду. Графиня Мария Агата стояла, поджав губы, в нескольких шагах за спиной мужа и демонстрировала крайнюю растерянность перед лицом непостижимого, а именно – того, что кучка из трех десятков пражских школяров одурачила всю армию Кёнигсмарка.

Слева и справа от вскопанной полосы, которую оставило после себя прошедшее стадо, медленно ходили солдаты и вытаскивали из земли деформированные части снаряжения, разорванную одежду и разбитое оружие. Палатка офицерских жен покосилась. В перекладину центральной стойки вцепилась курица; из-под полотнища вытекало недвусмысленное доказательство того, что от страха она снесла яйцо. В том, что осталось от офицерской палатки, лежала дохлая свинья, которая со всего разбега наскочила на сундук с одеждой и не пережила этой встречи. Сундук треснул и вывалил свое содержимое на свинью, и теперь ее тело было задрапировано в плащ, а на голове красовалась шляпа с пером. Сходство со спящим вахмистром было поразительным, и солдаты не могли удержаться от того, чтобы, оскалив зубы в ухмылке, не отдать ей честь и не спросить, не будет ли каких приказаний. Над полем висел чад, столб пыли и запах стада из ста голов.