Рихард Дюбель - Наследница Кодекса Люцифера

– Андреас Хлесль!

Улыбка начальника стражи растаяла, уступив место недоверчивости.

– Гм-м-м… – промычал он и снова окинул Александру внимательным взглядом.

– Я знаю, что этот щедрый господин сказал тебе и твоим людям: «Если в город придут две женщины из Праги, как можно скорее пусти их и покажи им дорогу к моему дому. Это моя сестра и моя мать, они хотят меня видеть».

– Почти угадали, – сказал начальник стражи. – Однако речь шла только о матери и толпе знахарей… Простите, я, естественно, хотел сказать – врачей.

Александра в недоумении уставилась на него. Затем она спокойно произнесла, хотя всю ее внезапно обдало жаром:

– Нам с мамой нужно кое-что обсудить с глазу на глаз.

Агнесс невозмутимо ответила на взгляд Александры, когда они отошли на несколько шагов в сторону.

– Как это понимать? – прошипела Александра. – Так значит, Андреас убежден, что я – последняя возможность спасти Лидию? И я купилась на твою ложь! Еще в Праге Андреас пустил меня к малышке только после того, как ее осмотрел врач. Господи, как я могла быть настолько наивной! Мама, из всех твоих подлых уловок эта – сама подлая!

– А я убеждена, что ты – единственная, кто может спасти Лидию, – возразила Агнесс.

Рот Александры открылся и снова закрылся.

– Ты опять за свое. Ты манипулируешь мной, как куклой.

– Возможно. Но даже если и так – неужели ты думаешь, что из-за этого меня бы мучила совесть? Я решила, что мне предоставляется хороший случай спасти две души.

– Две души? Лидии и…

– Твою, дитя мое.

Александра увидела, как на лице матери мелькнула кривая улыбка, будто она вот-вот заплачет. Она кашлянула. Ее гнев превратился в пепел и оставил неприятный вкус во рту.

– Моя душа не подвергалась опасности, – возразила она наконец, желая произнести хоть что-нибудь непохожее на согласие.

– Этот шведский офицер… Судя по всему, он приличный парень… – нарочито небрежно заметила Агнесс.

В Александре снова вспыхнул гнев.

– Что это значит, мама? Может, ты гордишься тем, что это твоя так тонко задуманная поездка в результате привела к тому, что я занималась любовью с абсолютно незнакомым мне мужчиной, которого презирают его собственные товарищи, да еще и в полуразрушенном доме? Или мое признание тебя шокирует? Нет, не шокирует, ведь ты и так это знала. Откуда вдруг такое великодушие? Я всю жизнь думала, что вы с папой всегда хотели, чтобы мы с Вацлавом стали парой!

– Я совершенно ничем не горжусь, – возразила Агнесс. – Я только рада, что некое подобие любви коснулось твоего сердца. И мне абсолютно безразлично, при каких обстоятельствах это произошло. Нет ничего хуже, чем отказывать себе в любви. Она может достичь самого ада и вызволить из него бедные души.

– Я ни к кому не испытывала большей любви, чем к Мику! Но моя любовь не смогла вернуть его душу в мир живых.

Веки Агнесс вздрогнули. Александра не поднимала глаза. Она боролась со слезами и победила, но боль в ее груди была такой сильной, что ей не хватало воздуха.

– Теперь мы можем войти в город? – спросила Агнесс. – Речь идет о жизни Лидии.

– Как тебе не стыдно, мама!

– Андреас примет тебя с распростертыми объятиями.

– Да, конечно, черта с два примет. Я уже слышу, как он спрашивает, почему ты приволокла именно меня вместо более приличных врачей.

– Что самое главное? Ворчание Андреаса или смех Лидии, если она выздоровеет?

– Ах, черт побери! – Александра подняла взгляд от земли и попыталась найти нужные слова.

Но все, в чем она хотела упрекнуть мать, казалось смешным при взгляде на эту женщину, которая всегда была рядом, когда дочь нуждалась в ней; которая однажды прошла через свой личный ад, чтобы спасти ее, Александру, от сумасшедшего; которой она была обязана жизнью, чьему примеру она хотела следовать, чья великая любовь к отцу Александры должна была стать образцом для ее собственной жизни, но до которой она так катастрофически не дотянула… Она снова прогнала слезы.

– Ты все время будешь рядом со мной, – заявила она после длинной паузы. – И если для выздоровления Лидии потребуется, чтобы ты дала под зад моему брату, да так, чтобы сапог застрял там, то я хочу, чтобы ты сделала это без промедления.

– А можно мне это сделать, не ожидая твоего распоряжения?

Они переглянулись. Уголки рта Агнесс слегка приподнялись.

– Только если ты позволишь мне на это взглянуть, – ответила Александра.

Агнесс раскрыла объятия, и Александра упала в них, будто снова став маленькой.

– Я люблю тебя, дитя, – призналась Агнесс.

– Я тоже люблю тебя, мама.

Процессия двигалась по улице, поднимавшейся от реки к холму, где стояли ворота, а еще дальше по склону – звонница и башенка на фронтоне церкви Святой Афры, возвышающиеся над крышами домов. Частично крыша церкви представляла собой лишь почерневшие от копоти стропила. Вблизи пение звучало ничуть не сильнее, чем по ту сторону стен. Во главе процессии двигалась пара, изображающая Марию и Иосифа, неся замотанный в платок сверток, который следовало принимать за младенца Христа. Святую чету сопровождали девочки, дрожавшие в своих белых одеждах. Распущенные волосы намекали на принадлежность к сонму ангелов, но девочки были слишком худыми, а их щеки – слишком впалыми.

Протестанты, отказавшиеся от почитания святых, принятых в католической церкви, заменили День святого Николая сочельником, а Мартин Лютер сделал Христа центральной фигурой рождественских торжеств вместо Святого из Миры. Католики, которые тоже могли быть прагматичными, если это было им выгодно, сохранили святого Николая и дополнили им младенца Иисуса Лютера. В Праге жители были знакомы с обеими фигурами, но там протестантизм обосновался еще до рождения Александры. В Вюрцбурге же, который стал протестантским, только когда его заняли шведы, очевидно, без каких-либо проблем усыновили младенца Иисуса: в городе, где у ангелов были синие лица и впалые щеки и где младенец Иисус представлял собой всего лишь сверток тряпья в процессии, светлые образы всегда были кстати.

За святой четой шел священник и махал кадилом, но запах быстро растворялся в холоде раннего вечера. Следом за процессией тащилась горсточка верующих, которые несли едва распустившиеся ветки фруктового дерева. Священник пел тонким голосом; община скорее бормотала, чем составляла хор. Агнесс и Александра остановились, чтобы пропустить их.

Прошло несколько мгновений, прежде чем священник обратил на них внимание. Сначала исполнители ролей святой семьи и ангелов повернули головы в их направлении и умолкли. Александре показалось, что их неподвижные взгляды просто вцепились в нее. Священник оборвал пение посреди предложения и тоже уставился на нее, и постепенно голоса неуверенного хора смолкали, пока вся процессия не погрузилась в абсолютное молчание; только сапоги скрипели по замерзшей земле. Они проходили молчаливым маршем мимо чужаков, не сводя с них глаз, как будто считали их призраками или будто они сами были призраками с черными глазами, голодными лицами, бледными губами. Ветки в руках прихожан выглядели так, словно их только что сорвали с дерева, которое чудесным образом расцвело среди зимы, а розовые цветки казались в темноте каплями крови – неслыханное святотатство, за которое священник и его паства были обречены вечно бродить по улицам Вюрцбурга. Затем они ширнули в переулок, ведущий наверх, к церкви Святой Афры; снова зазвучал тонкий голос священника, и паства исчезла.