Алексей Шеметов - Вальдшнепы над тюрьмой (Повесть о Николае Федосееве)

— Думаю, выйдет.

— Аня, мы заживём чертовски интересно. Тишина, уединённая работа, общение с мужиками. И цветы. Полевые цветы! Давай выпьем бутылку портера.

— Ты получил за уроки?

— Да, получил.

— Возьми лучше конфэт. Я буду с подругами. Вон там, в том углу.

У буфета Николай столкнулся с юным Христом из духовной академии. Он стоял у стойки с портерной бутылкой и кружкой.

— Честь имею, — сказал он, слегка наклонившись. — Ну как, воины? Не вырвали ещё победного венца из рук олимпийцев?

— Никак не можем добраться до Олимпа. — Николай попросил у продавца фунт конфет и повернулся к юноше с бородой. — А вы всё ещё с Буддой живёте?

— Да, с ним спокойнее.

— Желаю счастливого сна. Не пробуждайтесь.

— Пакетиков нет, — сказал продавец. — Позволите подать в тарелке?

— Не возражаю.

— Не хотите ли портера? — сказал бородатый юноша.

— Спасибо, не хочу. — Николай взял тарелку с конфетами и пошёл к девицам, но его остановил Ягодкин.

— Появился Ульянов. Там он, в маленькой комнате.

В маленькой комнате Ульянова не оказалось. Не оказалось его и в других.

— Ушёл, — сказал Ягодкин.

— Что же он так скоро покинул вечеринку? — сказал Николай.

Они стояли у стены в большой комнате и гадали, почему так поспешно ушёл Ульянов.

— Может быть, хотел посидеть за шахматами, а тут вон какая сутолока, — сказал Ягодкин. — А может быть, просто приходил внести пятьдесят копеек. Любовь-то Александровна, оказывается, приходится ему тёткой. Узнал от неё, что собираем деньги для ссыльных, и пришёл.

— Что-то ему тут не понравилось. Жалко. Не удалось увидеться.

— Да ты, наверно, его заметил. Такой плотный, небольшой, в тёмном пиджаке. Жилетка, белая рубашка, вместо галстука — шнурок с кисточками. Волосы короткие, мягкие.

— Нет, не видел такого.

— Кого это собрался угощать?

— Пожалуйста. — Николай протянул тарелку.

Ягодкин взял конфету, развернул её и вдруг ударил себя ладонью по лбу.

— Что ты? — сказал Николай.

— Вспомнил те слова: «Опустивший со мною руку в блюдо, этот предаст». Не оказаться бы мне на месте Иуды.

— Не болтай.

Подошли университетские студенты — Санин, Сычев и Выдрин. И с ними Петрусь Маслов. Николай всем предложил конфет. Санин презрительно отмахнулся, остальные трое взяли по конфете.

— Ну, теперь и не поймёшь, кто предаст, — сказал Ягодкин.

— Да хватит тебе болтать, — сказал Николай.

— А что такое? — спросил Санин.

— Есть нехорошая примета, — сказал Костя.

— Опять какую-то чушь городите.

— Предателей заранее надо закалывать, — заявил Выдрин.

— О, этот опять за кинжал! — сказал Ягодкин. — Откуда в тебе такая прыть? Ты даже кролика не убьёшь.

— Могу и тебя прикончить, если понадобится.

— Ну, троичане, троичане! — вмешался Николай. — Так недалеко и до скандала. Сычев, уйми своих земляков.

Сычев, толстый, стянутый тесным студенческим сюртуком, взял земляков под руки.

— Пошли, выпьем по бутылке пива, — сказал он и повёл их к стойке.

— Надо этого Выдрина спихнуть Сабунаову, — сказал Санин. — Марксиста из него не получится. Романтическая дурь в голове. Ищет приключений. Авантюрист, кажется.

— Никакой он не авантюрист, — сказал Маслов. — Просто парню не терпится драться. На баррикады бы его. Когда-нибудь пригодится. Из таких отчаянных выходят неплохие революционеры-бойцы.

— Никогда, — сказал Санин. — Никогда ничего толкового из таких не выходит. Вот ты — это да. Хорошим будешь бойцом. Казак.

Маслов покраснел, оскорблённый. Он считал себя теоретиком, будущим Плехановым. Всегда старался казаться интеллигентом, писал стихи и стыдился своего простого казацкого лица, полнокровного, круглого. Он хотел быть топким, даже тощим, как Санин, и злился на своё несокрушимое здоровье.

Они все были слишком молоды, и во многих сквозь раннюю серьёзность проглядывало забавное ребячество. Только Николай, самый юный из них, утратил всякую детскость.

— Время покажет, кто на что способен, — сказал Маслов.

— Да, время всех проверит, — согласился Санин. — Ты что, Николай, к девицам с конфетами-то? Ступай, ступай, кавалер. Не задерживаем.

Аня стояла в углу с Полей и Соней. Обе неразлучные подруги были в белых батистовых блузках и чёрных юбках, падающих на носки красных сапожек.

— Где ты запропал? — спросила Аня.

— Задержали друзья. — Николай с шутливой торжественностью преподнёс девицам тарелку с конфетами. — Избавьте меня от этой деликатной ноши, а то я таскаюсь с ней, смешу наших рахметовых. Поля, поздравляю. Ты распалила даже неприступных философов. Соня, кажется, слушала стихи Надсона?

— Да, слушала.

— И как?

— Надсон никогда меня не трогал. А тут какой-то студентик читал так трагично, что всем было стыдно за него. — Соня запрокинула голову, завела глаза и протянула руку вперёд. — Пусть яд безжалостных сомнений в груди истерзанной замрёт, — продекламировала она дрожащим голосом и засмеялась. — А Чирикову все хлопали. Он прочёл сатирическую оду нашему Александру.

— Чириков? — спросил Николай. — Откуда он взялся?

— Он теперь в Нижнем, приехал навестить Казань. Подождите-ка, он, кажется, ещё здесь. — Соня осмотрелась и показала рукой на группу студентов, окруживших Чирикова. — Евгений! — крикнула она. — Можно вас на минутку?

Чириков подошёл, поздоровался с курсистками, снисходительно-добрый, такой же небрежно-элегантный и длинноволосый, каким был два года назад. Поговорив с Соней, он глянул на Николая и удивлённо вздёрнул брови.

— О, и вы здесь? Здравствуйте, здравствуйте. Как ваши дела? Впрочем, можете не отвечать. Слышал о вас в Нижнем. И ещё кое-где. Становитесь известным на всю Волгу.

— Нечем мне быть известным, — сказал Николай. — Исключили из гимназии — вот и всё, чего добился.

— Ну, не скромничайте. С Колей Мотовиловым не переписываетесь?

— Потерял я его. Жил он в Пензе, потом куда-то его перегнали.

— Да, разбросали пас.

— Вы все в низовьях Волги мотались?

— Да, там.

— Из казанцев кого-нибудь встречали?

— Со многими встречался. Между прочим, под Царицыном столкнулся с Пешковым. Знаете такого?

— Знаю.

— Он вас хорошо вспоминает. Один раз, говорит видел, а запомнил на всю жизнь.

— Говорят, вы в Астрахани побывали у Чернышевского?

— Да, побывал.

— Как он себя чувствует?

— Плохо. Долго не проживёт. Скоро осиротеем. Ну, извините, мне надо повидаться с друзьями. Прощайте.

— Вот он какой, Чириков, — сказала Аня, когда он отошёл.

— Будущий Златовратский, — сказала Соня.

Николай показал кивком на стойку.

— Посмотрите, кто там стоит с бутылкой портера?

— Буддист? — сказала Соня.

— Он самый. Давно уже пьёт. Один. Буддийская отрешённость. Стоит и мудро усмехается. Мы кажемся ему ничтожными суетливыми букашками.