Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

— Надо что-то делать, надо что-то делать!

Что делать — никто не знал. Вскоре она нашла себе заботу — пристраивать одиноких девчат. Уговорила Настю пойти в няньки к трехлетнему ребенку в хорошую французскую семью среднего достатка. Деваться Насте было некуда, — Марка забрали на войну. Она согласилась. Через некоторое время эти люди уехали на юг Франции и взяли ее с собой. Маша ходила, как кошка, потерявшая котенка.

В это же самое время в Казачьем доме началась совершенно не подходящая ни ко времени, ни к нашему душевному состоянию возня. Макаров вдребезги разругался с Гартманами, и они съехали. Все бы ничего, но ресторан оказался обескровленным. Бесследно исчез Слюсарев. По нему особенно не горевали, но в освободившейся его комнате поселилась молодая дива. Девица сразу попала под покровительство папаши Игната. Поначалу она была со мной мила и любезна, потом вдруг перестала замечать. Дня через три после этого охлаждения папаша обвинил меня в махинациях с ресторанными деньгами.

Я возмутилась до глубины души. Сережа потребовал немедленной проверки, дом забурлил, большинство было на моей стороне. Проверяли хозяин ресторана и Макаров. Я показывала счета, они снимали остаток кассы. Проверка подтвердила мою невиновность, но я заявила о немедленном уходе. Папаше того и надо было. Вся эта канитель затевалась исключительно ради той девицы. Она без всякого зазрения совести заняла мое место.

Произойди такое в мирное время, тоже было бы противно, а сейчас — вдвойне. Казалось, люди должны стать добрей, искренней. Объединиться. А вместо этого дрязги, шушуканье по углам, грязь.

Я почти переселилась к маме. Она худела, таяла, и ни на что не жаловалась. На наших глазах ее поедала неведомая хворь, никакие лекарства не приносили облегчения. Саша работал как проклятый, возил дополнительно к дневной работе продукты по договоренности с какими-то темными личностями, видимо, спекулянтами. Не знаю, насколько это было рискованно. В редкие свободные минуты я заставала его возле маминой постели. Сидел на низкой табуретке, горбился, гладил ее руку. Они о чем-то шептались, шептались до бесконечности.

В один прекрасный день явилась ко мне на Жан-Жорес Маша, страшно взволнованная.

— Слушай, надо срочно оформить документы на руководящее ядро спортгруппы. Председателем ребята согласны записать меня, а нужен еще секретарь и казначей. Я казначеем Лару Чарушину записала, а секретарем, можно — тебя?

— Машенька, — сказала я ей, — кому это теперь нужно?

— Как ты не понимаешь? — размахивала она ладошкой, — Казем-Бек приказал, чтобы все документы были в полном порядке. Так я тебя записываю?

Я не соглашалась.

— Маша, прошу, не надо меня записывать. Мама совсем больная, я целыми днями возле нее, когда мне секретарством еще заниматься?

Она даже голос для пущей убедительности повысила до писка:

— Так это же совсем-совсем формально!

— Вот для формальности и запиши кого-нибудь другого.

— Ну, хорошо, — надулась Маша, — я запишу Ирину Арташевскую.

Через минуту она остыла, мы поболтали немного, она собралась уходить. Я вышла в прихожую проводить ее. В этот момент тетя Ляля отворила дверь в соседнюю комнату, и Маша успела увидеть кровать в комнате и запрокинутое мамино лицо. Маша глянула на меня испуганными глазами:

— Боже мой, что с ней?

Тетя Ляля обняла Машу, поцеловала в висок и ничего не ответила. Она ушла на кухню готовить шприц. Я пробормотала, плотно закрывая дверь:

— Если бы мы знали, Машенька.

Но если бы я могла знать, чем закончится Машина суета со всеми ее записями, я бы не выпустила ее просто так из дома. Я бы заставила порвать в клочки все ее глупые бумажки, я бы… Господи, кто мог подумать! Без всяких предчувствий мы расстались до следующего воскресенья, до встречи, а в четверг начались повальные аресты «нежелательных иностранцев». Французская полиция громила все подряд русские политические организации, свозила арестованных в префектуры. Там они и встретились: монархисты, кадеты, нац-мальчики, младороссы… Враги по убеждению, друзья по несчастью. Младоросской верхушке чудом удалось затаиться. Больше всех пострадал Казачий дом, там взяли почти всех. Пострадали сибиряки, пострадал Вася Шершнев. И еще флики прихватили на всякий случай «руководящее ядро спортгруппы». Машу, Лару Чарушину и Ирину Арташевскую. Запиши Маша меня — взяли бы меня.

Суда и следствия не было. Недоумевающие, смертельно усталые люди толпились сутками в переполненных дворах префектур. Их ни в чем не обвиняли, но в скором времени погнали в лагерь за колючей проволокой в Вернэ.

Мы остались на свободе и растерялись. Спрашивали друг у друга: в чем смысл этих арестов, в чем в это смутное время провинилась перед Францией русская эмиграция? Во французскую политику, если не считать горгуловского выстрела (да и когда это было!), русские не вмешивались и не могли вмешиваться, лишенные гражданских прав.

На меня это произвело вдвойне тяжелое впечатление. Казалось, ребята никогда не простят невольного дезертирства и легкости, с какой я переложила свой крест на плечи Ирины Арташевской.

— Как ты не понимаешь, — втолковывала я тете Ляле, — это я должна была быть на ее месте! Ее забрали, увезли. Как мне теперь жить и смотреть в глаза людям?

Ляля хмурилась и молчала. Потом резко оборвала:

— Хватит тебе! Только Бог знает, кому и какую определить ношу. Еще неизвестно, чья тяжелей — Иринина или твоя.

Что-то я уловила в ее голосе, признание какое-то. Испугалась, стала ждать продолжения разговора, но она быстро собралась и ушла домой. Я стала прислушиваться к себе, повторять на все лады ее последнюю фразу, искать скрытый смысл. «Не может быть, показалось», — успокаивала я себя.

Послышался мамин голос, я бросилась в комнату. Она лежала высоко на подушках, отдохнувшая после вечернего сна, и спокойно улыбалась Марусе. Хитрая собачонка подставляла голову под ее ладонь.

— А знаешь, девочка, мне сегодня гораздо лучше, — подняла она на меня глаза, — пойдите-ка вы, погуляйте на ночь с Марусей.

Я сняла с гвоздика поводок, Маруська моментально спрыгнула с кровати и, цокая коготками по полу, подбежала ко мне. Мы спустились во двор прогуляться на ночь.

Закрылся ресторан, опустел Казачий дом. Мы пришли с Сережей в последний раз забрать свои вещи. Во всем доме оставался за сторожа единственный не арестованный жилец Костя Шибанов, да сидела у себя, как в норе, гадалка.

Поговорили с Костей, погрустили. Он вышел с нами во двор, проводил до нашей, теперь уже совершенно чужой, квартиры. Мы решили заночевать, чтобы с утра пораньше увезти свой скарб.

Только угомонились, выставили на середину комнаты упакованные чемоданы — послышался резкий визг тормозов.