Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

Раз я пожаловалась Дружинину, мол, мешает мне тетя Вера.

— Э-э, — закачал головою Дружинин, — ты на Веру Дмитриевну ворчать, дружочек мой, не моги.

— Это еще почему?

— Она — мастер! — он поднял палец. — Она в «Трех сестрах» у Станиславского с самим Качаловым, брат, играла.

— Ну и что? — упрямо вздергивала я голову.

— Как ну и что? Да ты знаешь ли, кто такой Качалов? Мы все здесь, все-все — прах под ногами его ботинок. Вот кто такой Качалов.

— Унижаетесь? — прищурилась я.

— Не унижаемся, Натуся, дружок, а почитаем. И ты иди, иди, сейчас твоя реплика.

Я вышла на площадку прямехонько под град тети Вериных замечаний.

Если бы она прожила с нами дольше, я, может быть, и привыкла бы к ней и привязалась, как к тете Ляле. Но она взбудоражила наш театр, а сама уехала с мужем в Америку, искать счастья в Голливуде.

А вот с ее Алексеем Владимировичем Павловым работалось легко. Он по пьесе играл моего отца. У нас была сцена — я сижу на стуле, он подходит, обхватывает мою голову, говорит монолог. На премьере в этом месте поднимаю глаза и вижу лицо его, залитое слезами, хотя голос, перемалывающий эти слезы, не срывается, не дрожит, держится на последней грани отчаяния. У меня от этих слез перехватило дыхание, все исчезло, не стало ни зала, ни публики. Только мы во всем мире, страдающие отец и сын. И ответные мои слезы.

После спектакля, когда я спустилась на землю, тетя Вера глянула мельком, скрыла что-то в глазах, буркнула:

— Неплохо.

И все. Зато наши чуть не задушили меня в объятиях. Я переходила от одного к другому, как пчела, собирая поздравления, пока не добралась до мамы. Усталая и обессиленная, уткнулась в ее плечо. Потом обернулась и встретила взгляд тети Веры. Она насмешливо вскинула бровь.

С Америкой номер у них не прошел. Они вернулись через год, закрутились и совершенно пропали для нас на парижских киностудиях. Много позже, посмотрев тетю Веру в отснятых с нею фильмах, я была покорена мастерством и выучкой этой вечно работавшей над собой артистки. Я поняла, что в детстве была непроходимой дурочкой, и зря не прислушивалась к ее советам. Меня оттолкнула внешняя суровость, главное же пронеслось мимо.

Я видела тетю Веру в нескольких фильмах и могу сказать, положа руку на сердце, чтобы закончить этот вечный спор между двумя сестрами. Да, она была профессиональней мамы. И ей, как и многим артистам старой школы, мешал излишний пафос. Но этот недостаток с лихвой покрывали выучка и отточенное, филигранное мастерство. Если сравнить их, можно сказать так: тетя Вера была артистом тончайшей техники, мама — артистом чувства.

Трудно судить, но, по-моему, они принадлежали к разным школам. Какая из них лучше, для них обеих уже не имеет никакого значения.

Французские фильмы с тетей Верой никогда не считались выдающимися. Роли ее были незначительны, иной раз маленькие эпизоды. Играла она пожилых, старше, чем сама была в жизни, мамаш. Но она запоминалась. Не только нам. Мы-то ради нее на эти фильмы и ходили. Но посторонние люди, никогда не знавшие тети Веры, спрашивали у мамы:

— Эта Вороновская в «Жанно» не родня ли вам, Надежда Дмитриевна?

И мама с удовольствием отвечала:

— Родная сестра.

Тетя Вера осталась артисткой одного фильма, снятого в России. В Париже показывали этот фильм. Французская критика признала его шедевром мирового кино. Но фильм Пудовкина «Мать» не облегчил жизни нашей тете Вере. За границей ей повезло больше, чем маме, но и это были крохи с чужого стола.

Весной тридцать пятого года тетя Вера попала в больницу. Ей сделали несложную операцию, никакими последствиями это не грозило. Мы с мамой ходили ее навещать. Тетя Вера была весела, все страхи остались позади, операция прошла успешно. Незаметно было, чтобы она за эти годы состарилась, да ей и стукнуло всего сорок пять. Как все в нашей семье, она не собиралась седеть, была в полном расцвете сил. Она несколько смягчилась с возрастом, подобрела. В тот день они с мамой ударились в воспоминания, рассказывали, перебивая друг друга, смешные истории из театральной жизни. В окно палаты заглядывало вечернее солнце, в веере рассыпанных сквозь оконный переплет лучей танцевали пылинки. Я ловила каждое слово.

Потом тетя Вера устала, мы заторопились уходить. Она взяла маму за руку и настойчиво удержала.

— Надя, скажи честно, ты не держишь на меня зла?

— Вера, господь с тобою, за что?

— Да ведь выжила я тебя тогда из Москвы…

— Вера, Вера, какое это теперь имеет значение! — мама нагнулась и поцеловала ее.

— Вот и славно, — откинулась та на подушках и поморщилась от неосторожного движения. — Ступайте с Богом. Спасибо, что навестили.

Мы вышли на улицу, я спросила у мамы:

— Расскажи ты мне, наконец, как это она тебя выжила?

— Ну, как. Злилась, упрекала: «Ты ломаешь мне карьеру, перебегаешь дорогу». Мы с ней схожи, фамилия одна — нас часто путали. Она сыграет, а поздравляют меня. Вот я и ушла, чтобы не доводить до раскола. У меня потом в Ярославле прекрасные два сезона были.

— Мама, а ведь я ее не люблю.

— Веру? Ну и глупо. Вера — прекрасный человек, прекрасный. Да, она сурова, прямолинейна. Ее, чтобы полюбить, понимать надо.

Но было уже поздно. На следующий день у тети Веры поднялась температура, открылось заражение крови. Через три дня она неожиданно для всех умерла.

Русскую артистку Веру Вороновскую похоронили на французском кладбище в предместье Бианкур.

Через несколько месяцев в Париже стали показывать последний фильм с тетей Верой. Бабушка вдруг решила идти смотреть. Как мы ее отговаривали! Бабушка ничего не хотела слышать, и мы с тетей Лялей повели ее на этот фильм.

В зале бабушка, как обещала, не плакала, только прижимала к губам платок. Сеанс закончился, мы подождали, пока разойдется публика, бабушка тяжело поднялась, сказала мне одной:

— Не приведи тебе Бог, Наташа, хоронить собственных детей.

И до самого дома не проронила больше ни слова.

С рассказом о тете Вере я забежала вперед, чтобы больше не тревожить ее скорбную тень. А тогда, перед отъездом в Америку, она напророчила маме распад театра. И как в воду глядела. Напряжение двух с половиной лет начинало сказываться. Артисты выбивались из сил, все бедствовали. Да и сколько можно было на скудные заработки одного таксиста содержать не приносящее прибыли предприятие! Было продано мамино кольцо с бирюзой, заложил в ломбарде кольцо Борис Карабанов, Читорина и Дружинин продали какие-то ценные вещи.

— Продержаться бы, — обводила алчным взором нашу комнату мама, — еще пару месяцев продержаться бы, а там, глядишь, и пойдет.

Но когда ее взгляд упал на дедушкину шкатулку, тетя Ляля заявила, что она с мамой знаться навсегда перестанет, если та шкатулку продаст. Шкатулка была массивная, чистого серебра, а вместо украшений на ней были выгравированы автографы дедушкиных однополчан.