Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

— Оленька, к тебе гости пришли! — и повела к ней.

Она лежала неподвижно, еще более похудевшая и пожелтевшая, вдавленная в подушки. Услыхала мой голос, улыбнулась и протянула руку. Совсем детские пальчики.

Стараясь придать глазам веселое выражение, я стала рассказывать о своих грехах. Повесть о лысом ухажере (а я еще приукрасила ее остроумными ответами, не произнесенными на самом деле) развеселила Оленьку. Она стала смеяться тихим, как шелест сухой травы, смехом.

Хотелось уткнуться рядом в подушку и горько плакать над этой уходящей, невыполненной жизнью. Уже ясно было — выздоровление не наступит, а веселая бодрость Сандры всего лишь святая ложь живого и здорового человека. Живой и здоровый человек знает день, знает час, когда в доме поселяется смерть, но он обязан скрывать это знание от больного и наполовину умершего, чтобы тому не было страшно перед самым последним страхом.

Я не расплакалась. Напротив, стала еще веселее болтать о денежных затруднениях. Какими же они сразу стали мелкими и ничтожными! Оленька задумалась:

— Нет, ты обязательно должна поехать на Корсику. Ты должна хорошенько отдохнуть и развеяться… Ты бы мне писала, присылала красивые открытки. Чтобы на них были горы и море. Я очень люблю море. Когда я была маленькая, мы жили на острове, а кругом было море. Подожди, как это называется?

У меня перехватило дыхание от неожиданности. Неужели Оленька жила с нами на Антигоне?

— Антигона, — подсказала я.

— Ах, нет. Хильки, Холки…

— Халки, — назвала я соседствующий с Антигоной остров, — но ты про это никогда не рассказывала.

— Да к слову как-то не приходилось. А ты, что же, была на Антигоне?

Мы стали вспоминать наши острова и детство. Оленька даже порозовела. Вдруг перебила себя саму и хитро глянула.

— А хочешь, подскажу, где взять деньги? — она протянула руку, высвободила из-под блузки мой крестик на золотой цепочке, — ты крестик оставь, а цепочку заложи в ломбарде. Осенью заработаешь на шляпах и выкупишь обратно. Видишь, какая я практичная, а тебе в голову всякая чепуха лезла.

После этих слов она закрыла глаза. Устала. Я нагнулась, поцеловала ее. В ответ Оленька едва шевельнула губами, подняла и уронила руку, словно отпустила мои грехи. Я бросилась вон из комнаты, простилась с Сандрой. Она смотрела на меня вовсе не веселыми, а печальными, все ведающими глазами.

С деньгами я выкрутилась, как научила Оленька. Я собралась, а через день Саша погрузил вещи на такси, посадил нас с мамой, и мы поехали на вокзал, где возле четырехгранной, темной башни с белыми циферблатами на каждой стороне уже толпились наши ребята. Дождавшись всех, сквозь шумную толпу суетливых, взволнованных пассажиров, отправились на перрон. Солнце в тот день заливало город, всем было весело.

В вагон набилась шумная ватага. Смеялись, высовывались из окон, махали провожающим. Мама прыгала на месте, пыталась достать мою руку. Не достала, засмеялась и крикнула:

— Ты обещаешь не заплывать далеко? Обещаешь?

Поезд тронулся, и я отправилась в путешествие.

С Корсики я писала: «Милая Оленька, спасибо тебе! Ты надоумила, как раздобыть денег, и нисколько не жалко, даже если моя цепочка пропадет, — так здесь хорошо. Кругом оранжевые, розовые и красные скалы. В сочетании с синим морем — как будто на другой планете.

Уже вечер. Отдыхаю от солнца и пишу тебе. Мне очень тебя не хватает. Знаю, ты скажешь: «Ах, глупости, кругом столько хороших людей!» Да, наши «белые медведи» все очень добры и предупредительны, но подчас утомляет их буйное, чрезмерное веселье».

Я писала, будто она совершенно здорова. Корсика ошеломила, и я совершенно забыла про другой мир, далекий, затаившийся и совсем не страшный.

Я писала:

«Прости за сумбур, за чрезмерные восторги. Начну с самого начала и по порядку.

Пароход из Марселя привез нас в Аяччо, но осмотреть город в тот день мы не успели. Сразу погрузились на машины и поехали. Через полчаса были на месте. Поставили палатки, разместились и только под вечер получили возможность хорошенько осмотреться. Я бывала раньше на юге, но такой сдержанной, такой строгой красоты не видела никогда. Наши палатки, целый городок, стоят на покатой поляне у самого моря. Над морем — небо. Тоже синее. Пляж в десяти шагах от лагеря, и заканчивается он выдающимся в море скалистым мысом. На мысу, среди рыжих, невысоких скал расставлены темные сосны. Аяччо — рядом, можно ходить пешком, всего четыре километра.

Наша поляна идет на подъем, поросший кустарником. Кустарник этот называется «маки». А сам остров — одна большая гора. Она, словно вынырнув из моря, увенчана макушкой, называемой Монте-Чинто.

Настроение хорошее. Я спокойна и одинока. Пакита и Мадж не приехали, русских девушек почти нет, но я подружилась с Мари-Роз, я тебе про нее рассказывала. Мы с ней поселились в двухместной палатке, а больше никого и не надо.

По утрам выхожу на берег, ныряю вниз головой с разбега и уплываю далеко в море. Берег становится неразличимым: где там лагерь, где пустые поляны — все сливается. Зато высовываются, разворачиваются и становятся видны заслоненные на берегу более низкими вершинами горы.

Несчастная моя судьба! Даже в открытом море не обходится без приключений. Плыву себе однажды потихонечку, вдруг слышу шлепанье весел. Оглядываюсь — лодка. В лодке — рыбаки-корсиканцы. Подходят ко мне и начинают ругать, мол, если я решила кончать жизнь самоубийством, то могла бы выбрать более приличный способ, чем топиться в таком чистом и красивом море. Я барахтаюсь возле лодки и доказываю с пеной у рта, что вовсе не собираюсь топиться, а, наоборот, получаю от жизни полное удовольствие.

Их было трое. Один, пожилой, с проседью, говорит:

— Э-э, нет, мадмуазель, я не знаю, какое вы получаете удовольствие от подобных купаний, извольте лезть в лодку, и мы доставим вас на берег. Довольно и того, что мы насмерть перепугались, обнаружив вас в открытом море.

Двое других, молодые, жгуче-черные, переглянулись, наклонились через борт, ухватили меня за руки и выдернули из воды. В зыбкой лодке, хватаясь за их плечи, мокрая и злая, перебралась я на корму, а они повернули к берегу, переговариваясь между собой по-корсикански.

Говорили-говорили мирно, вдруг начали ругаться. Я навострила уши, но кроме певучих звуков не уловила ни одного знакомого слова. А лодка без управления повернула носом в другую сторону. Неожиданно все трое расхохотались, спохватились, выправили лодку и дружно пошли к берегу. Молодые сосредоточенно смотрели прямо перед собой, загребали, откидываясь назад при каждом захвате веслом, старший добродушно пояснил:

— Поспорили. Он говорит, — кивнул на гребца слева, — зря мы вытащили вас из воды, вы не девушка, а морская русалка, а русалок трогать нельзя — может случиться несчастье.