Дэвид Бейкер - Путь слез

– И там, – задумчиво произнес Петер, – занятый рубкой бескрайних лесов и осушкой скверных болот, впервые я познал Господа-Создателя. Там впервые я почуял, как зимой мягко ступает по снегу волк, а летней ночью нос уловил запах надвигающегося дождя. Там, там я стал познавать, что есть по сути kosmos, ибо в той пустоши мои глаза отверзлись к порочности мира, его достоинству и вездесущей руке, которая твердо держит все происходящее.

Малыши мои, прислушайтесь к моим словам, умоляю вас постигнуть Его, чтобы вы смогли поверить. Каждого из вас Господь благословил здравым умом, а ключи к познанию Его лежат повсюду. Вам лишь нужно собрать их, расставить в правильном порядке, и однажды вы непременно постигнете тайну разума Всемогущего Бога.

Слова Петера набирали силу от возрастающей решительности в его голосе.

– Если бы нам только истинно рассуждать обо всем вокруг себя. Мы должны преодолеть смятение, которое слепит глаз и смущает разум. Ежели мы понимаем, мы можем поверить. Так я мыслю.

Вдохновившись, Карл подхватил:

– Как великая загадка, Петер, не так ли? Как загадка, которую отгадать нам не под силу. Но когда мы устремляем к ней свои мысли, мы находим отгадку… и достойны постичь ее.

Петер несколько мгновений сидел и молча смотрел поверх костра на разгоряченное лицо Карла.

– Сын мой, ты сказал больше многих великих философов. Верно, жил однажды старик-француз, святой Ансельм звали его, который затемнил людей мерзким богохульством «Credo ut intelligam», что значит «Я верю, чтобы понять». Разве вы не видите, дети мои, как он пустил все вспять? С таким опасным уразумением, ежели это «уразумение» вовсе, мне ясно, почему наш мир таков, как есть. Нет, нет, перво-наперво мы должны понять, чтобы стать способными верить, не сомневаюсь, это истинно. Учитесь любви к своему разуму, юные мои, и доверяйте знаниям, ибо, поняв своего Бога, вы непременно поверите Ему. Однако Карл вдруг поник. Он с минуту придерживал слова, не желая делать вызов старшему, но не выдержал:

– Петер, ты и впрямь сказал «святой Ансельм»?

Петер задумчиво кивнул, не ведая пока, куда клонит его молодой ученик.

– Ежели он святой, тогда, верно, он прав и верен, а не ты, мне кажется.

К последним словам голос его совсем потух, и мальчик опустил голову.

Петер чуть повел носом и едва напрягся, но он сумел посмотреть на искреннего мальчика ровным и добрым взглядом.

– Ну… да, мальчик мой, – медленно произнес он. – Знаешь ли…

Прежде чем Петер смог собраться с ответом, внезапно на него напал Томас.

– Знаешь, старик, – оскалился он, – я ничего не ведаю о сем мире и того меньше – о Боге, но я честен с собой и ни во что не верю. Собой клянусь, ты не знаешь достаточно, чтобы поистине верить во что-либо, да и вряд ли когда-нибудь сможешь. Ты ничем не лучше меня, святоша, только боишься признаться в этом.

От едкой колючей злобы Томаса, которая резко и глубоко полоснула по сердцу, Петер опешил. Он отвернулся и скрестил свои голубые глаза на червонном тлении умирающего ночного костра. Он медленно натянул на белую, усталую голову свой черный капюшон и погрузился в мысли.

Утром Петер проснулся без малейшего намека на душевную усталость, которую своим нежданным откровением накануне вызвал Томас. Когда начался дневной переход, Карл пристроился как всегда рядом, со стариком и искал, как бы разговорить его о чем-то новом. Растерянный священник выдавил из себя улыбку.

– В сей прекрасный день я поведаю тебе и всем любознательным о мыслях Аристотеля, как о них написано в самых уважаемых учебниках по логике.

Не успел Петер продолжить речь, как с хвоста колонны заскулил недовольный голос:

– Ох, нет! Можешь ты рассказать нам о чем-то другом?

– А могу я поинтересоваться, кто ко мне обращается?

На притворно-злобный взгляд, который он бросил через плечо, ответа не последовало. Только чириканье случайной птицы нарушило тишину. Петер повернулся к Карлу и подмигнул ему, прежде чем откашлялся и продолжил.

– Наверное, я и впрямь преподам вам сейчас нечто иное. Что-то мне расхотелось говорить об Аристотеле сегодня.

Итак, вплоть до самого полдня он прошагал, по памяти читая им из Боэция и святого Августина, в простоте душевной ничего не ведая о скуке своих подопечных. Большая часть слушателей изо всех сил старались улизнуть от надоедливого рассказчика; Лотар первым набил уши травой. Некоторые даже изловчились и незаметно поддали Карлу под зад, чтобы впредь он воздерживался от подобных просьб! Наконец Петер повернулся, ухмыльнулся уставшим детям и приготовился продолжать.

Ничуть не впечатленная красноречием старика, Мария склонилась у обочины и сорвала несколько полевых цветов. Она подергала Петера за подол достаточно властно, чтобы выразить легкое недовольство:

– Папа Петер, хватит говорить, давай поедим.

– Ага, – пожаловался неопознанный голос. – Почему бы не наполнить рот пищей вместо слов?

– Будучи молодым священником, – насмешливо проговорит Петер, – я умолял одного древнего и особо скучного пастора сокращать проповеди. «Краткость – прекрасная замена способностей», наставлял я его. Возможно, мне следует прислушаться к собственным словам.

Высказывание несколько развеселило уставших путников, и они дружно плюхнулись на травную опушку при дороге. Вил поспешил разделить скудные порции солонины и потрохов, которые подала Карлу добрая хозяйка, и тщательно уделил каждому от пшеничного хлеба, который выпросил Ион-первый. После того, как все поели и немного отдохнули, Петер аккуратно засунул руку в потайной карман, который собственноручно пришил к изнанке платья, и вынул потрепанную складку свиной кожи. Медленно, почти благоговейно он развернул ее и нежно извлек три сухих, местами обугленных пергамента, хранимых внутри. Дети обступили священника тесным кольцом, пока он трепетно раскладывал таинственный лист у себя на колене.

– Только самым дорогим друзьям показываю я сии свои сокровища. Как вы уже знаете, многие годы я провел в монашестве, дав обет служить переписчиком, и, будучи таковым, провел года, склонившись над столом и нанося Слово Божье на свитки вроде этого.

Но, увы, однажды холодной зимней ночью один из послушников нерадиво следил за тлеющими угольями, и его кровать загорелась. Ему не удалось погасить пламя, и вскоре огонь охватил все покои и превратил целый монастырь в горящую печь. Самое ужасное, что послушники спали возле скриптория, и в считанные минуты от вековой работы остались только дым и хрупкий пепел. Я отбросил бесполезное ведро с водой, чтобы спасти эти страницы Священного Писания из горящей Библии, а этот обугленный лист – из книг Аристотеля.