Дэвид Бейкер - Путь слез

Расположение духа лорда изменилось. Его взор напрягся, и он заговорил, тщательно взвешивая слова.

– Это и мой завет, как и твердое решение Георга, чтобы присоединиться к вам. – Несколько смягчившись, он добавил: – Он… он бы присоединился к другому отряду, если бы две недели тому не мучился великой болью в животе.

Георг побледнел от насмешек, последовавших за последним высказыванием.

– А теперь желание мое и моей госпожи, чтобы вы приняли его как одного из своих.

Петер, подняв брови, взглянул на Вила, пожал плечами и обнял трясущегося мальчика.

– Добро пожаловать, Георг, добро пожаловать. Да пребудет с нами Господь.

Старый священник отступил назад, давая место лорду и его жене обнять сына на прощание.

– Иди, Георг, иди с Богом и поскорее возвращайся назад.

Георг закрыл глаза и в последний раз почувствовал прикосновение материнской руки на лице. Взволнованно, но решительно он посмотрел в увлажнившиеся отцовские глаза и осторожно приблизился к новым товарищам.

Крестьяне-воины подозрительно обозревали его. Зависимые крестьяне и благородная знать редко обменивались словом, что уж говорить об общем паломничестве, но дети испытывали благодарность к доброму лорду и послушно ответили на угрожающий взгляд Петера. Они выстроились позади Вила и почтительно поклонились хозяевам, прежде чем завернуть припасы в свои одеяла. Затем, прослезившись об Ионе-третьем и воздав хор благодарностей и признательностей, крестоносцы гуськом вышли со двора и исчезли за холмом.

Детям было радостно и сытно, они вдохновились и чаяли подвигов. Рейнская дорога больше не угнетала их, а увлекала в святой поход далее, на юг. День прошел быстрее обычного, и, проделав большой путь через широкое низовье Верхнего Рейна, Вил приказал устроить короткий привал в тени леса, который обрамлял дорогу.

Даже довольный тем, что спутники воспрянули духом и поднабрали провизии, Вил не мог пересилить растущую неприязнь к Георгу и его участию в походе. Не совладав с чувствами, он оттащил новобранца за большое дерево.

– Слушай ты, толстяк. Ты будешь делать то, что я скажу и когда скажу. Ты теперь один из нас, ничуть не лучше. Ты нам не господин. Ты будешь шагать в хвосте колонны, и смотри, чтобы твои вялые ноги поспевали за всеми. Будешь получать столько пищи, сколько я скажу, и мне плевать, болит у тебя в животе или нет. Хоть одна жалоба хоть одно недовольное слово дойдет до моего слуха, – и я прогоню тебя. Ты понял?

Кроткое лицо Георга затрепетало и залилось краской. Он слабо улыбнулся и почтительно кивнул.

На следующий день Петер уже бодро шагал на своем обычном месте следом за Вилом, бок о бок с верным Соломоном. Он приподнял подбородок и выставил морщинистое лицо навстречу сиянию яркого солнца, на мгновение задумавшись о мраке неминуемой и уже близкой могилы. Борода его развевалась в легком ветерке, и он, вздохнув, подмигнул Карлу.

– А сейчас, Карл, милый мальчик, мне выпала прекрасная возможность предложить тебе еще одну загадку.

Карл выжидающе улыбнулся.

– Эту особую загадку я представлю тебе в нескольких частях и, посмотрим, разгадаешь ли ты ее, прежде чем услышишь последнюю подсказку. Да и, должен тебе признаться, отрок, что только ныне начинаю я во всей полноте осознавать суть отгадки, а сей сомнительный успех приходит после многих лет размышлений. Итак, начнем. Ты готов?

Карл кивнул.

– Отлично. Вот первая подсказка:

Карл поморщился.

– Так что, – довольно продолжил священник, – когда тебе понадобится другая подсказка, спроси, и я тебе ее дам!

Вил повернул голову к брату и священнику, но взгляд его упал на сестру. Он еще более замедлил шаг и внимательно разглядел ее, исхудавшую и изнуренную, и как неуклюже подгибаются ее колени. «Она выглядит такой уставшей, – подумал он, но не проходило и часа, как она вновь и вновь весело улыбалась ему и помахивала рукой. – Если бы остальные жаловались столь же, как она». Она всегда старалась ободрить других, а сама часто отходила от дороги, чтобы собрать диких цветов.

В мыслях вдруг возникла картина, как она лежит, распростершись, на той проклятой груде тел, и пламя, извиваясь и охватывая все вокруг, подбирается к ее безжизненному телу. Боль пронзила сердце брата. Холодный пот сковал кожу, и мальчик с трудом сдержал слезы. Закаленная годами страдальческого детства, его настороженная душа не до конца загрубела, и ее нежнейшие участки яростно сражались с черствостью, рожденной мрачным недоверием к миру. «Мария непременно умрет в походе, – подумал он, сжав кулаки. – Я знаю, Бог убьет ее. Все самое прекрасное быстро умирает. И цветы по весне, и краски неба на заре, все… А если смерть пощадит ее, жизнь превратит милую девочку в чудовище, каким стала наша… мать».

Карл, по мнению Вила, носил облик выдохшегося, но вечно преданного пса: всегда на месте, всегда работает, редко жалуется и отзывчив. Круглое, румяное лицо, казалось, не прекратило гореть искренним участием, но он также тощал, и, прежде ясные, глаза все реже вспыхивали радостью: постоянное томление взяло свое и угашало его дух.

В хвосте колонны плелся Томас, всегда один и на расстоянии от остальных. От его жесткого нрава на душе становилось тяжело, а скрытность и угрюмость лишили его дружбы и братского участия среди спутников. Он редко упускал возможность пожаловаться, и всегда был наготове подкинуть Вилу новые причины для сомнений. Черные глаза его отслеживали павших духом и нерешительных, и вскоре все видели, как он поражал новую жертву, нашептывая ей о разочаровании. В последнее время он стал отходить от колонны, иногда на целый день, всегда возвращаясь с новой сказкой о лесных духах или феях, или устрашающей небылицей о колдовстве в темных восточных лесах.

Петер же продолжал верно следовать с возлюбленной паствой, умело скрывая от них мрачные опасения, которые лишали покоя и его душу. В самых потайных уголках разума он отчаянно сражался с сомнениями, которые все сильней охватывали его. «Что мне сказать об этом своем Боге? Одного Он спасает из колодца, так почему не других от лихорадки? Этих Он спасает от голода, а тех нет… почему?»

Его седая голова кружилась, мучимая беспорядочными мыслями, а позади него послушливо шагали его ничего не ведающие, возлюбленные дети. Временами они жаловались, но не так часто, как им действительно приходилось туго, и предпочитали искать силы внутри себя и извне. Всегда щедрый Георг не преминул мимоходом выдавить поспешную улыбку, перебирая тяжелыми ногами. От него-то и слова не слышали, а только запыхавшееся бормотание. Милый Лотар, ослабевший и часто путешествующий у Вила на плечах, успокаивал сердца ласковым пением. Другие, подобно крошке Анне и верным Ионам, продолжали путь с усердием, что умилило бы самых закаленных христианских рыцарей.