Эдвард Радзинский - Железная Маска и граф Сен-Жермен

Разглядывая портрет, князь спросил: «Сколько вам лет, граф?»

Сен-Жермен, прежде странно избегавший отвечать на этот вопрос, впервые ответил: «Мне минуло 88 лет. Я сообщаю вам об этом, Ваше Высочество, ибо в нынешнем, 1784 году я умру». Князь Карл был изумлен, потому что граф выглядел лет на сорок с небольшим, никак не более. Но к словам о смерти, зная способности графа, отнесся серьезно.

Так оно и случилось. Осталась лаконичная запись, сделанная в церковной книге маленького городка Эккенферда. Я нашел ее в городском архиве: «27 февраля 1784 года скончался граф Сен-Жермен». Принц Карл в своих «Воспоминаниях о моем времени» подтверждает эту дату. Но, как вы наверняка слышали, история на этом не закончилась.

В 1788 году, как сообщает в мемуарах все та же графиня д'Адемар, ее родственник маркиз Шалон встретил графа Сен-Жермена… в Венеции! Граф преспокойно сидел за столиком знаменитого кафе на площади Сан-Марко… Они долго беседовали. Сен-Жермен совершенно не изменился, только был вызывающе бледен среди опаленных южным солнцем смуглых горожан. В том же году Антуанетта в своем дворце в Трианоне нашла на столике в гостиной письмо от неизвестного лица. Когда королева показала письмо фрейлине графине д'Адемар, та тотчас узнала почерк Сен-Жермена! В письме, написанном белыми стихами (Сен-Жермен обожал этот жанр), говорилось:

Перепуганная Антуанетта тотчас отнесла письмо Людовику, но король только пожал плечами и рассмеялся:

— Я слышал, что граф умер. Я не знал, что мертвецы пишут письма, да еще в стихах.

Антуанетта опять спросила его о Железной Маске, и король рассказал. Оказывается, помня любопытство Антуанетты, он еще раз заговорил с дедом о странном узнике. Людовик XV, как и прежде, рассердился и промолчал, но через пару дней вдруг рассказал сам. Он повторил, что узник не представлял особого интереса. Действительно, он был обязан носить маску. Под маской скрывали похищенного знатного итальянского вельможу, который слишком много знал и слишком много болтал. Кроме того, он бессовестно обманул великого короля (Людовика XIV). В заключение он еще раз попросил внука не тревожить его более разговорами об этой злосчастной и ничего не значившей персоне. Но для Антуанетты осталось непонятным: если узник ничего не значил, зачем было скрывать его лицо?

В 1789 году в стране уже началась революция. Пала Бастилия, и Людовик написал в тот день в дневнике знаменитое: «Ничего», над этой записью будут много издеваться. На самом деле Людовик был страстный охотник и в дневнике всегда отмечал результаты охоты. «Ничего» — он написал о результатах охоты в те дни. Именно в тот яростно жаркий июльский день Антуанетта получила… письмо от покойного графа. «Мадам!.. И вот Вы дождались страшных дней, о которых я Вам писал. О том, чтобы уклониться от зла, теперь не может быть и речи. Молитесь, и, может быть, Всевышний помилует Вашу семью…» На этом письмо обрывалось. Подобное письмо получила и графиня д'Адемар. В конце письма к графине покойник… приглашал ее на встречу! Они встретились в церкви Святого Роха. На вопрос графини о его кончине Сен-Жермен промолчал. Потом сказал: «Я, как видите, живу. Но королева и король обречены на смерть. Монархию сменит республика, республику сменит империя».

Все последующие годы графиня д'Адемар писала мемуары. Кусок текста был вынут ею из рукописи и скреплен золотой булавкой. Видно, графиня захотела обратить особое внимание на этот текст, написанный характерными ровными, удлиненными буквами. Она пишет: «В эти годы я несколько раз виделась с графом де Сен-Жерменом. Наши встречи были всегда неожиданными. Последний раз граф появился 10 августа, в день конца нашей великой монархии, — в самый страшный день штурма Тюильри. Даст Бог, мы снова увидимся! Я всегда жду его визита». — Месье Антуан замолчал. Некоторое время он сидел, будто ожидая чего-то… Потом тяжелые веки закрыли глаза, и он заговорил хрипло, мучительно:

— Десятое августа… Сейчас пять утра… Стотысячная толпа… Люди бегут ко дворцу… Какой невозможно жаркий день! Багровое солнце. За решеткой Тюильри швейцарские гвардейцы… добровольцы-аристократы… национальные гвардейцы… Окружают кольцом дворец… Готовятся отбить атаку…

Но король! Он не верит в удачу. Король решился сдаться… Отдать себя и семью под защиту своих врагов — Национального собрания. Сдаваться — недалеко. Национальное собрание заседает здесь же, совсем рядом с дворцом, в том же в саду Тюильри… — Глухой голос месье Антуана становится еле слышным. Теперь я… увидел!

…Руки на решетке… Тысячи рук мерно раскачивают ограду сада Тюильри… В саду люди со шпагами и пистолетами… Как много их — в красных ярких куртках, с ружьями… образовали коридор.

— Это дворяне и швейцарцы, — шепчет голос месье Антуана.

Я вижу их спины, промокшие от пота… Живой коридор тянется от дворца через весь сад Тюильри… поднимается по ступенькам на пандус… Здесь среди деревьев прячется зал для игры в мяч… Когда-то там развлекались король и придворные… Сейчас здесь заседает Национальное собрание.

По этому живому коридору движется процессия… Впереди толстый человек… Король!.. За его руку держится, то подпрыгивая, то вырываясь, мальчик-дофин… Опавшие листья собраны садовниками в кучи. Вот мальчик, смеясь вырвался из отцовской руки и шаловливо, ударом ножки разорил кучку… За мужем и сыном, в белом платье, перехваченном высоким поясом, в шляпе с перьями, грациозно, будто танцуя, идет Антуанетта под руку с молодой красавицей…

Голос месье Антуана, но совсем странный, искаженный, будто в гулкой пустоте шептал:

— Герцогиня Ламбаль… Она любимая подруга Антуанетты… Чуть сзади… бледная молодая женщина. Она держит за руку испуганную девочку. Елизавета, сестра короля… дочь короля, — шептал голос. — Сейчас они разговаривают… Вы не слышите… но слышу я… Король: «В этом году удивительно рано падают листья… Когда мы вернемся во дворец, надо непременно сделать замечание садовникам».

И в ответ кто-то сзади, не вижу кто:

— Вы никогда туда не вернетесь. Молитесь, Ваше Величество…

Обрушилась решетка сада Тюильри.

Я вижу: толпа… хлынула в сад. Окружила идущих… Швейцарцы, дворяне отталкивают напирающих… Толпа теснит живой коридор, сжимает. Раскрытые рты кричат, но я не слышу… Руки тянутся через плечи защитников… Испуганное мальчишечье лицо дофина… Семья уже у лестницы, ведущей на террасу… Там, наверху, — вход в зал. Но на ступенях лестницы вопящие женщины размахивают кулаками… Над их головами, совсем рядом с Антуанеттой… качается на пике… голова швейцарского гвардейца… Сверху, сквозь толпу, по лестнице навстречу королевской семье спускаются, пробиваются… вышедшие встречать депутаты… Испуганные глаза Антуанетты… Женская рука сорвала ее косынку… Руки тянутся к ней, пытаются вырвать ее из группы… Депутаты расталкивают толпу… Толпа остервенела, напирает… Швейцарцы… Какие-то два-три шага до спасительных дверей. Швейцарский гвардеец поднял ребенка над толпой, врывается с ним в вестибюль… За ним — королева, король… Вся группа протискивается в вестибюль Национального собрания… Толпа пытается ворваться следом. Один из дворян отражает натиск, пронзил шпагой нападавшего… Тотчас хватили топором по голове… Упал у входа… Захлопнулись двери Национального собрания… За порогом остались те, кто защищал Семью. Стоят с обнаженными шпагами. Теперь у толпы появилось дело… Убивают топорами… Под общий беззвучный гогот… будто выключен звук — одни разинутые рты… Рубят трупы. Как рубят туши на рынке… руки, ноги… Четвертовали, как когда-то беднягу Дамьена… Какой-то весельчак-гигант… придумал игру: швыряет ноги, руки в толпу… Головы на пиках взлетают ввысь…