Вероника Тутенко - Дар кариатид

У младшенькой Анюты уже седые прядки сквозь смоль волос проглядывают, а первенец, Семен, седой уж весь. А какой красавец был! Все девки в округе млели, как видели его. Даже сейчас старшенький молодцом, удальцом былинным смотрится. И года его к земле не пригнули. Что и говорить, вышли все четырнадцать, как один, и красотой, и удалью. Девицы — красавицы, а молодцы — рукастые, чернобровые. Настоящие богатыри. Кто во всей округе мог сравниться ловкостью и удалью с их вторым сыном Иваном? И коня самого норовистого необъезженного мог оседлать, и быка разъяренного за рога ухватить. А третий, Матвей — гармонист на все окрестные деревни. Растянет меха — душа запоет, возрадуется. Четвертой родилась Машенька-красавица. Глаза как ночь, коса до самой земли струится. Следом за Машенькой снова девочку Бог послал. Такую же чернобровую, такую же красавицу. Любушкой назвали. А шестой по настоянию Игната дали имя Вера. Дочушка-хохотушка — родителям свет в оконце. С самого утра ее смех, как колокольчик серебряный, в доме звенел. «Теперь роди мне доченьку-Надежду», — пошутил Игнат. А через год появилась на свет Наденька. Румяна, статна, а уж работящая! Все так и горит в ее руках, и никто никогда не слышал, чтоб на усталость она пожаловалась. Восьмой родилась Софьюшка. Строга, как лебедь, стройна, величава. Бабы говорили, идет по деревне, что пишет. Девятая, Дуняша, хозяюшка на все руки. И пирожки испечет — сами в рот просятся, и рушник вышьет — залюбуешься. Десятая — Настенька — огонь-девка. С малолетства вместе с братьями по деревьям лазала, да на конях верхом ездила — только косы по ветру развевались. Одиннадцатым родился мальчик. В честь отца Игнатом назвали. И вырос такой же, как муж покойный, балагур-весельчак. Двенадцатый сынок Никита — добрая душа. Ласковый, жалостливый, все к отцу с матерью ластился. Тринадцатый… О тринадцатом сыне Акулина Матвеевна вспоминать не любила, хоть нет, да и всплывут откуда-то, как из бездны, серые, всегда, как будто в чем-то виноватые глаза… Последняя, Аннушка, хоть не такая розовощекая, как старшие сестры, зато скромная и нежная, как цветок незабудки. Казалось, ни смерть, ни старость, ни горе, ни злоба людская не посмеют коснуться невинного этого цветка. Но годы не щадят никого. А чем больше их позади, тем больше понимаешь, верно мать да бабушка говорили: большая семья на старости лет утешение. Не напрасно она, Акулина Матвеевна, прожила свою долгую жизнь. Сыновей женила, дочерей замуж выдала. Все живут себе мирно и счастливо.

Все многочисленные дети, внуки и правнуки бабы Акулины жили в Козари и соседних деревнях. Теперь вот и тринадцатый блудный сын вернулся.

Вернулся, да не суждено было воплотиться надежде Степана…

Мать и раньше-то была строга, сурова, а с возрастом сердце ее и вовсе каменным стало. А ведь мало изменилась с тех пор, как таким же беспечным летним деньком отреклась от родного сына. Те же поджатые губы. Те же льдинки в глазах. Все так же бодро передвигалась она по деревне, легко опираясь на увесистую палку, которую, казалось, волочила за собой лишь для того, чтобы отгонять гусей. Только морщин стало больше. И внуков, и правнуков…

Летом Грызаный Пупок выгоняла на луг корову и гусей, а зимой почти не выходила из дома. Только если нужно было помочь какой-нибудь роженице. К ним суровая женщина готова была прийти в любое время года и суток. Сколько пуповин перерезала- перегрызла она с тех пор, как еще совсем юную обучила ее бабушка ремеслу повитухи. А теперь какого не возьми ясноглазого жителя Козари и окрестных деревень, — все появились на свет не без ее участия. И кому бы не принадлежали васильковые земли Смоленщины, господам или государству, Акулина Аксенова чувствовала себя хозяйкой своей и соседних деревень, ведь это благодаря ей здесь таким буйным цветом разрасталась жизнь.

О том, что у нее есть еще одна бабушка, Нина узнала от Толика.

«Говорят, ей сто пятый год пошел», — загадочно сообщил брат.

Деревня Толику понравилась, хотя и грустил он немного по Казани, по школьным друзьям. Но и сельские раздолья таили в себе свои прелести.

Двоюродные братья обещали научить его кататься на коне. Оказалось, в незнакомой деревне столько родни, столько двоюродных и троюродных братьев и сестер, что за день не перезнакомишься со всеми, запутаешься, кто кем кому приходится.

А главнее всех, в Козари, по-видимому, их бабушка. Хоть и зовут её обидным «Грызаный Пупок», но говорят о ней с почтением.

Толик бегал за ручей посмотреть на бабушку. Домик ее стоял на другом берегу журчащей преграды, делящей деревню пополам.

Грызаный Пупок сидела на скамейке во дворе. Старая женщина остановила на Толике пристальный холодный взгляд.

«Внук», — подсказало сердце.

Соседки успели уже рассказать, что вернулся Степан.

И вот теперь укором стоял перед ней светловолосый мальчуган, совсем не в их породу. И только тот же виноватый взгляд, как в детстве у Стёпки…

Новая жизнь народилась без её на то разрешения и любопытно взирала на поджарую старость голубыми своими глазами и будто уличала в чем-то.

Страх, обида подступили к горлу Акулины Матвеевны, и снова будто створки невидимых речных раковин сомкнулись в груди. Словно само прошлое вдруг возникло перед ней, звало назад. Но как туда вернёшься?

— Я тебе… «покажу», — хотела было добавить Акулина Матвеевна, но поперхнулась словом и от немого бессилия занесла палку над свой головой.

Угроза вышла жалкой. Палка дрожала в руке, и, потеряв опору, Акулина Матвеевна едва устояла на земле.

— Приехал бродяга, бродяг своих привез, — торопливо захромала она к дому.

Толик смотрел на бабушку с испугом и жалостью.

Ему хотелось подбежать, прогнать то злое, что стояло между ними, закричать: «Это я, бабушка!» Но что-то удерживало Толика, как будто невидимые цепи протянулись между ними вдоль ручья.

Со временем он стал побаиваться высокую поджарую старуху в черном одеянии и белом платке, с извечным посохом в руке. Этой толстой, отполированной временем палкой, она, едва завидев кого-то из детей Степана, издали грозила, как будто боялась, что внуки разобьют невидимые цепи.

Нина и Толик стали обходить дом бабушки стороной, и теперь казалось странным, что таинственная злая старуха — мать их отца, их родная бабушка.

Да и Степан о ней не говорил.

— Папа, а правда, что бабушке сто пять? — спросила как-то Нина.

Степан невесело улыбнулся и ничего не ответил. И впрямь, сколько матери лет? Ведь вечность не виделись… Вечность…

Благодатный воздух Смоленщины снова наполнил Степана новыми силами.

Прав, тысячу раз прав был брат Никита, когда звал назад, к родным полям, ручью и яблоневому саду. Вот только камнем висеть у него на шее, нет, не по нутру это Степану.