Вероника Тутенко - Дар кариатид

Даже внешне всегда тщательно причесанный, подтянутый, без намека на расхлябанность он отличался от казарской ребятни.

Особым же предметом восхищения, а порой и (что скрывать?) зависти были ботинки. Настоящие кожаные ботинки. Лапти-валенки таким в подметки не годились.

— Франт! Фу- ты, ну- ты, — шипели за спиной мальчишки из соседних деревень, за что не раз бывали биты и самим обладателем ботинок и его двоюродными братьями.

Из всей многочисленной козарской родни больше всего Толик сблизился с озорными загорелыми мальчуганами Сережкой и Колькой, сыновьями дяди Никиты, и вихрастыми сыновьями младшей сестры Степана — Анны, красивой еще бабы с проседью в смоляных волосах и с выражением усталости, застывшим на лице. Теперь ее называли в округе не иначе как Сидориха — по мужу. Высокие и сильные, как молодые жеребцы, с яркими, как огонь, волосами, все сыновья в него уродились. Семеро огоньков в доме — все рыжие, проворные, как один. Целый день шум и гам от них в округе.

— Хорошо тебе, Степан, у тебя вон дочь есть, — пожаловалась однажды у колодца Анна старшему брату. — А у меня одни мужики в доме. Мне бы девочку хоть одну, помощницу.

Скучать сыновья не давали. От одного только младшенького Павлика стонала вся деревня. Долго любительницы посудачить качали головами после его проказ:

— Слыхала, Тимофеевна, Сидорихин младший-то моему козлу рога красной краской разрисовал, что еле отмыли.

— Разбойник. Нет на него хворостины, — вынесла Тимофеевна вердикт.

Средний Гриша и старший Митя были немного поспокойнее, но тоже мастера набедокурить.

Гриша давно положил глаз на обувь Толика. То-то позавидуют соседи, увидев и его не в привычных лаптях, а в франтовских штиблетах!

— Дай хоть пройтись по деревне в ботинках, — попросил он как-то.

— Бери, не жалко, — скинул Толик городскую обувь и остался босиком на усыпанной листьями траве.

Старший сын Сидора живо размотал тесемки лаптей.

— На, одень пока, — протянул их Толику. — Холодно, небось.

Толик презрительно отпрянул от лаптей и тут же застыдился своего порыва.

— Не надо, я и так подожду. Не холодно совсем, — залепетал он.

Вода уже совсем остыла в реках, так что и купаться в ней отваживались разве что самые отчаянные смельчаки…. Холодной была и земля. Толик лгал, но как сказать двоюродному брату, что стыдится привычных для них лаптей?

Гришка влез в ботинки и расплылся в довольной щербатой улыбке.

— Чуть-чуть маловаты, — пошевелил он пальцами и принялся зашнуровывать их.

Митя и Павлик с завистью смотрели на брата.

Тот залихватски тряхнул головой, заставив танцевать на солнце рыжие кудряшки.

«Ну как я вам?» — спрашивал его взгляд. Гришка приосанился и молча направился к дому Тихона. Митя и Павлик проводили его взглядом и с надеждой уставились на босого Толика.

— А нам померить дашь? — стали жалобными глаза у обоих.

Толик погрустнел, но обещал, что даст. Что станет с его и без того изношенной обувью после всех этих примерок? А новую взять негде.

Гришка же два раза обошел деревню вдоль и поперек, чтобы как можно больше родни и знакомых его увидели в ботинках.

— Пусть думаю, что мои! — морщась, стянул он ботинки и влез в лапти.

Дима топтался от нетерпения на месте.

— Теперь моя очередь.

— Они и мне-то малы. Куда тебе их? На нос разве что! — фыркнул Гриша.

Расстроил и младшего брата. — А ты в них утонешь.

— А ты не бойся за нас, — не остался в долгу Павлик. — Мы и сами с усами.

А в беспокойном взгляде светлых прищуренных глаз таилось: «Ишь хитрый какой! Сам форсит, а другим не даёт».

Как не пытался Дима влезть в ботинок, он явно был ему не по размеру.

— Снимай уже. Порвёшь ещё, чего доброго, — поторопил брата Павлик.

Дима нехотя оставил ботинок в покое.

— Не очень-то хотелось, — расстроился он.

Павлику повезло больше.

Ботинки, хоть и были ему велики, но держались на ногах. А пройтись по деревне в городской обуви во что бы то ни стало хотелось и ему.

Да ни как-нибудь, а чтобы все видели.

— Ать-два, ать-два, — высоко поднял Павлик подбородок и замаршировал на месте. — Левой, левой!

Из соседних дворов тут же высыпала ватага ребятишек, привлеченная выкриками Павлика.

— Играть в войну? — обрадовались они. Кто-то поднял с земли большую палку и с криком «та-та-та!» принялся палить по врагам.

Враги в испуге взгромоздились на деревья, но тоже в долгу не остались и закидали оттуда обладателя грозной палки желудями, так что ему пришлось бросить оружие и спасаться от обстрела.

Павлик был однако раздосадован. Мальцы настолько увлеклись игрой, что никто не заметил, во что он обут.

— Расшумелись тут! Мелюзга! — стал вдруг ворчливым и грозным обычно звонкий голос Павлика.

Он задрал подбородок еще выше и неожиданно споткнулся о брошенную палку, только что служившую ружьем, и глухо ударился о землю.

На глаза мальчишки навернулись слёзы. Ему было не столько больно, сколько обидно за своё досадное падение. Хуже всего было то, что дети, игравшие в войну, дружно смеялись над ним.

— Каши поешь! — выкрикнул самый бойкий.

— Я вам сейчас покажу! — погрозил им Павлик кулаком, но уже через мгновение забыл об обидчиках. Взгляд его упал на ботинки и стал виноватым и испуганным.

Теперь у башмака появилось некое подобие раскрытого рта там, где подошва сходилась с носом обуви.

Бережливый Толик погрустнел.

— Ничего, — успокоил он Павлика. — Они уже совсем старые. Все равно к зиме развалятся.

Толик оказался прав.

Осенней слякоти ботинки не вынесли. Расклеилась обувь и у Нины.

Впрочем, Степан пообещал к зиме обновки, и дети с нетерпением ждали первого снега. И в начале декабря Степан принес домой в холщовой сумке вместе с сахаром и подарки.

— Померяй-ка, Ниночка.

Личико дочери так и засияло при виде новеньких ботиночек.

Девочка принялась зашнуровывать обувь. Она оказалась чуть велика. С печки завистливо смотрели на обновку дети Ефросиньи. Женщина метнула в Нину отравленный взгляд и заискивающе посмотрела на Степана.

— В деревне по нашим сугробам-то лучше валенки…

— Будут и валенки, — ответил Степан и снова полез в мешок. Толик затаил дыхание. Там осталось что-то для него. Не иначе, новые ботинки!

— Лучший мастер в Радождево, Петр Тимофеевич, — отец достал из сумки новые красные лапти, — золотые руки, сплёл.

Толик едва сдерживал слёзы. Какой мастер плел старомодную обувь, его нисколько не интересовало.

— Не одену я эти лапти! — заплакал Толик.

Напрасно Степан уговаривал сына. Зря убеждал, зря ругался…

— Как же и я, и отец твой, и Федя с Маней, и вся деревня ходят в лаптях? — встала на сторону Степана и Фрося.

Но никто и ничто не могло убедить мальчика сменить городскую обувь на старомодную деревенскую.