Рангея Рагхав - Гибель великого города

Послышались старческие, шаркающие шаги.

— Рабыня!

— Да, госпожа! — ответил скрипучий голос.

— Почему пришла ты? Позови Хэку! — не глядя на старуху, раздраженно приказала Нилуфар. Но тут же устыдилась минутной вспышки. Как могла она позабыть, что недавно сама была рабыней?

Вошла с поклоном Хэка. Лицо ее горело, она была чем-то возбуждена. Наверное, ее вырвали из объятий черного великана… И Нилуфар вдруг почувствовала зависть. Она пыталась успокоить себя — ведь каждой женщине на роду написано быть обманутой в любви; ей платят за любовь презрением, ей суждено жертвовать собой… Счастливое лицо Хэки было ей неприятно. Неужели это и называется любовью — ненасытная жажда души, страшное пламя, после которого остается лишь едкий дым? И, опечаленная, она отвела глаза в сторону. Хэка с недоумением смотрела на Нилуфар. Почему она не радуется жизни? Ведь она добилась своего — стала госпожой. Что еще нужно ей?

Хэка ласково сказала:

— Я здесь, госпожа!

— Не называй меня так, Хэка. Я больше не в силах нести на своих плечах это страшное, как труп, бремя, — ведь я еще молода и красива!

Хэка, не понимая, посмотрела на нее, подошла ближе, ласково взяла за руку:

— Нилуфар!

Нилуфар затрепетала. В участливом тоне подруги ей послышалось предзнаменование недоброго. Она не ответила, только пристально посмотрела на Хэку испуганными глазами.

— Госпожа чем-то расстроена? — тихо спросила Хэка.

Нилуфар слабо улыбнулась.

— Почему ты молчишь, Нилуфар? Что с тобой? Ты осчастливила мою жизнь, могу ли я теперь сделать что-нибудь для тебя?

— Хэка! Где Манибандх?

— Не знаю, госпожа! Если хотите, можно позвать Апапа и спросить у него.

Нилуфар глубоко вздохнула. Хэка вышла и через минуту вернулась в сопровождении Апапа.

— Слушай, раб!

— Да, госпожа! — ответил негр, наклонив голову.

— Куда уехал господин? — сурово спросила Нилуфар, испытующе глядя на негра.

Апап не знал, что ответить.

— Почему ты молчишь? Видно, забыл, кто я?

Негр взглянул на Хэку, но не нашел в ее взгляде участия.

— Госпожа! — наконец ответил негр. — Мне известно, что господин уехал к той танцовщице…

Нилуфар словно ударили.

— Можешь идти, — сказала она.

Апап поклонился и вышел.

— Хэка!

— Да, госпожа.

— Вели подать колесницу!

Хэка не двигалась.

— Ты хочешь знать, куда я еду?

Хэка молчала.

— Так знай: я еду к этой дравидской попрошайке!

— Госпожа! — невольно вскрикнула Хэка.

— Принеси украшения! — приказала Нилуфар.

Хэка вышла исполнить распоряжение.

Нилуфар закрыла грудь драгоценными ожерельями. Выбрав самое крупное ожерелье, она показала его рабыне.

— Хэка!

— Да, госпожа!

— Мужчины больше любят женщин, если они в золоте. Но иногда они покупают рабыню, одевают ее роскошно и лишь потом наслаждаются ею.

Нилуфар рассмеялась.

Хэка смотрела на египтянку испуганными глазами. Какие чувства владели ее госпожой? Неудовлетворенная страсть? Жажда мести? Или затаенное страдание?

Поднимаясь на колесницу, Нилуфар спросила:

— Апап сказал тебе, где живет поэт?

— О деви!

— Нет, нищая! — рассердилась Нилуфар.

Колесница тронулась. Хэка стояла позади госпожи.

Юноши останавливались, пораженные диковинным обличьем чужеземной красавицы, но Нилуфар не замечала ничего — она была занята своими мыслями. Она не знала, что скажет поэту, но ее влекло к нему с неодолимой силой.

Египтянке показалось, что колесница движется слишком медленно.

— Эй, возничий! Ты что, заснул?

— Нет, госпожа!

Буйволы пустились вскачь, из-под их ног взвились клубы пыли. Но даже бешеная езда не принесла успокоения Нилуфар.

— Возничий! Ты знаешь, куда ехать?

— Знаю, госпожа, — ответил возничий, с трудом удерживая разогнавшихся буйволов.

Колесница остановилась перед небольшим домиком. Нилуфар спрыгнула на землю и, немного помедлив, постучалась в дверь.

— Поэт!

Изнутри донесся тихий голос:

— Кто там?

— Можно войти?

— Добро пожаловать, гостья! Дом Виллибхиттура открыт для всех. Чужого богатства ему не нужно, у него есть любовь, и это сокровище никто не сможет отнять — ни самый богатый купец Мохенджо-Даро, ни сам великий бог…

Нилуфар вошла. Поэт лежал на постели.

— Вы? — удивился Виллибхиттур. — Добро пожаловать, о прекрасная!

Он спокойно улыбнулся и, видимо, не думал подниматься. Нилуфар почувствовала себя оскорбленной.

— Деви! В ваших глазах столько презрения, столько недоверия! Что с вами?

Виллибхиттур приподнялся и сел на постели.

— Из какой ты страны, поэт? — раздраженно спросила Нилуфар. — Видно, ты незнаком даже с обычаями гостеприимства!

— Не гневайтесь, деви! — улыбнулся Виллибхиттур. — Пусть богачи Мохенджо-Даро приветствуют рабов. Тогда и Виллибхиттур будет вежлив с богачами…

Гнев Нилуфар сменился удивлением.

— Ради чего доставляет себе деви такое беспокойство? Что ей угодно?

— Твоей жены здесь нет? — спросила Нилуфар, окинув комнату беглым взглядом.

— Нет. Я нездоров. Сегодня она ушла одна.

— А знаешь ли ты, с кем она сейчас?

— Если Вени имеет дело с существом в человеческом образе, мне нечего беспокоиться. Когда же она встретит зверя…

— А разве ты не знаешь, — прервала его Нилуфар, — что и среди людей встречаются волки?

Поэт рассмеялся.

— Госпожа! Вы — женщина, и сегодня в вас говорит женская кровь…

Вошла Хэка и с тревогой взглянула на Нилуфар.

— Госпожа, уже пора…

— Выйди, рабыня!

— Как вам будет угодно! — с поклоном ответила Хэка и удалилась.

С минуту Нилуфар смотрела в глаза Виллибхиттуру. Потом, улыбнувшись, спросила:

— Говорят, ты великий поэт?

— Нет, деви. — Он смущенно опустил голову. — Я всего лишь раб красоты, я нищий, смиренно выпрашивающий любовь…

— Готов ли ты исполнить мое желание?

— Повелевайте, господа. Для меня нет большей чести, чем служить вам…

— Можешь ли ты сложить песню о страдании, терзающем мое сердце?

Поэт улыбнулся.

— Сложить песню? Подойди ко мне, красавица!

Нилуфар смело подошла к юноше и села рядом с ним.

Она смотрела на него недоверчиво, как упрямый, ребенок, которого подозвала к себе старшая сестра.

— Разве так уж велики твой страдания? — спросил поэт, пристально глядя в глаза египтянки.

Нилуфар стало стыдно.

— Посмотри вокруг, деви! Беспощадный бич гуляет по человеческим спинам — это ранит меня больнее, чем лукавые стрелы женских глаз. Как удивительна ваша страна, — здесь поэт должен слагать песни по велению других! Люди вокруг просят хлеба, а ты ищешь любви — не странно ли? Я не знаю, госпожа, так ли велики твои страдания, чтобы слагать о них песни?

— Ты груб и неотесан, глупый мечтатель! — рассердилась египтянка. — Ты посмел разжечь костер в роще моей души! Ты хочешь погубить меня? Хочешь обратить в прах все мое достояние — все, что я выиграла на этом бесстыдном игрище, рискуя поплатиться жизнью?