Владислав Глинка - Жизнь Лаврентия Серякова

Не успел еще взволнованный Лаврентий дойти до своего места в чертежной, как в дверь заглянул рассыльный солдат:

— Топографа Серякова к его высокопревосходительству! Живо!

Лаврентий почувствовал, как кровь отливает от лица. Вот оно! Хорошо Кукольнику говорить: начальство похвалит…

Кто-то из товарищей подал ему каску, другой застегнул портупею, третий почистил мундир.

Уже вполне владея собой, но с сильно бьющимся сердцем вошел он в полутемную прихожую аракчеевского дома. И сразу сквозь раскрытые двери увидел барона Корфа. Одетый в полную парадную форму, с орденами, звездами и красной лентой через плечо, видно совсем готовый ехать к высшему начальству, старый генерал нетерпеливо прохаживался по блестящему паркету. На стене за ним висел большой, в рост, портрет Аракчеева.

Ступив за порог, Лаврентий выкатил грудь, твердо и четко, с коротким звоном шпор приставил ногу и замер. Барон остановился и посмотрел на него. Лицо старика залилось бурым румянцем, крашеные усы торчали, как деревянные.

— А ну, подойди-ка ты сюда, академик! — грозно позвал он.

Серяков сделал несколько шагов и снова замер в предельной строевой неподвижности. Генерал расставил ноги и заложил за спину сжатые кулаки в белых перчатках.

«Сейчас будет бить», — подумал Лаврентий.

Корф медленно смерил его с ног до головы злобным взглядом.

— Солдат! С чего ты взял мечтать об академии? — спросил он. Выдержал паузу и продолжал более высоким голосом — Давно до тебя добираюсь, «господин Серяков, известный художник»! «Господином» величаешься? В баре лезешь?.. А я сейчас велю спороть твои дурацкие галуны и загоню в арестантскую роту! Суток не пройдет, как будешь в такой академии, откуда вовек не выдерешься! Прикажу перевести под Харьков, в хохлацкую деревню, и чтоб не выпускали оттуда лет пять… Да как ты, сукин сын, посмел такое задумать?..

Он смотрел не отрываясь в помертвевшее лицо топографа. Прошла минута, а может, и десять в полном молчании. Внятно тикали большие часы рядом с портретом Аракчеева да в печке потрескивали дрова.

— П-шел вон! Собирайся в дорогу по этапу! — скомандовал генерал.

Лаврентий не помнил, как вышел, как пересек Кирочную. Не слышал, как выругал его кучер выехавшей из-за угла кареты, под которую едва не попал. Красные и зеленые круги ходили перед глазами, руки и ноги тряслись мелкой дрожью. Возмущение и обида, страх и гнев мешали ему видеть и соображать.

Он не помнил и того, как взошел по лестнице, как добрался до своего места в чертежной. Товарищи окружили его, поняв по перекошенному лицу, что случилось в директорской приемной. Кто-то снял каску, кто-то отстегнул шашку, кто-то подал воды. В этот день прямо из департамента Серяков решил идти на Гороховую. До возвращения домой нужно успокоиться, обдумать положение. Матушка вчера так радовалась его планам, так верила в силу полковника… Эх, да ведь и сам он, дурак, верил… Вот она, аракчеевщина проклятая, когти показала! Забежали вперед, нашептали генералу, что унтер-топограф осмелился гравировать, что назвали его художником, «господином».

«Стой, никуда не уйдешь от судьбы, солдат, серая скотина! Как ты смел, сукин сын, такое задумать?!» При выходе из департамента его догнал Антонов:

— Домой?

— Нет, к Кукольнику.

Шли молча, враз вытягиваясь перед встречными офицерами. В малолюдном переулке у Соляного городка Антонов спросил:

— Грозил в арестантские роты загнать?

— Грозил… А вы откуда знаете?

— Семеныч, швейцар при Аракчеевом доме, рассказал. Все Шаховского дело: ему, как кость в горле, что солдат своим трудом в люди выходит, да и Попову нагадить охота… Он и газетку намедни генералу приносил… Только я тебе сказать хочу, Лавреша, — не пугайся. Ничего такого Корф не сделает. Сам, как тебя дожидался, адъютанту сказал: «Я его так пугну, что разом про академию забудет». А для отправки в арестантские роты и вовсе вины нет. И Попов не допустит. Так и сказал давеча нашему начальнику отделения: «Я за него просил, пусть с меня и взыскивает…» Ну, а коли что, переведут, скажем, куда, так не тревожься, уж я о Марфе Емельяновне позабочусь… Ну, прощай, мне назад, в департамент, еще нужно…

Нестор Васильевич выслушал Серякова, ни разу не перебив. Только постепенно краснел все больше, так что под конец налился кровью не хуже барона Корфа.

— Не ожидал я такого грубого невежества, — сказал он. — И от кого же? От артиллерийского генерала, почитаемого человеком образованным! Чего же ждать от других господ начальников? От разных армейцев, командующих в Казани, в Рязани?.. — Он встал с кресла, прошелся туда и сюда по кабинету. Постоял, напряженно уставясь на ковер и сосредоточенно теребя нижнюю губу. И вдруг, оживившись, хитро прищурился и обернулся к Серякову: — Эврика! Нашел, Лауренций! Погодите-ка, господин барон! Не будь я Нестор Кукольник, если не сделаю вам подарка! А ты, любезный друг, не вешай пока носа, авось не все потеряно!

— Да что же вы можете против него, Нестор Васильевич? Еще пуще взбесится, да и, верно, упрячет меня куда-нибудь за тридевять земель, — опасливо возразил Серяков.

— Что я против него могу? Прямо действуя, конечно, ничего, — согласился Кукольник, садясь к столу. — Но перо Кукольника и здесь может служить. Сила ума Кукольника двигает обходный маневр против баронского невежества. «В поход! На брань, спокойно и умно!» — как говорит один из рожденных мною героев… Вот я напишу сейчас своему патрону, князю Александру Ивановичу, докладную записку с такой верной приманкой, что она и барона Корфа авось пересилит!..

Он замолчал и стал быстро писать. Серяков замер, присев на угол дивана.

— Ну, слушай! — сказал Кукольник через несколько минут. — Вот какова моя докладная: «Издавая с 1845 года известный вашему сиятельству журнал «Иллюстрация», я постоянно заказываю гравюры на дереве топографу роты № 9 Лаврентию Серякову. Отличные способности сего унтер-офицера не раз обращали на себя внимание лиц, столь осведомленных в художествах, как профессоры Брюллов и Бруни. Однако именно названные живописцы полагают, что для полного развития таланта Серякову следовало бы посещать классы Академии художеств. Я же, со своей стороны, смею добавить, что, будучи с ранних лет кантонистом, то есть принадлежа к наследственному военному сословию, упомянутый Серяков прошел превосходную строевую школу в армии, участвовал в парадах и маневрах войск, нес гарнизонную службу, а посему мог бы в будущем оказать особенные успехи в живописи баталической…» Подпись: «Статский советник и кавалер Нестор Кукольник», число… Вот он, крючок-то, на который, надеюсь, клюнет мой сиятельный кит! Живопись баталическая!! — Кукольник опять хитро подмигнул и потер руки. — Для моего князя, да и для самого государя этот разряд искусства, по правде сказать, куда дороже всех Тицианов и Рафаэлей! — Он встал, подошел к Серякову и указал на свое кресло: