Владислав Глинка - История унтера Иванова

— Здоров ли князь Иван Сергеевич? — спросил Иванов Никиту.

— Слава богу. А ты чего вспомнил? — ответил камердинер.

— От Александра Иваныча давно про их ничего не слыхать.

— Обидевшись они маленько на папеньку, — усмехнулся Никита, — зачем про свадьбу свою загодя не известили.

— Неужто старый князь опять женились? — удивился унтер.

— Эка старость! — воскликнул камердинер. — Вдовеет Иван Сергеевич четвертый год, а от роду сорока семи нету. Пока сынок при них жили — иное дело, а теперь чего же в одиночку куковать?.. И не то нашему молодцу обидно, что женились, а что узнал про то перед самой свадьбой, даже приглашен толком не был, оттого будто, что отпусков из лагеря не дают. Я-то знал зараныпе, да молчал, раз от Ивана Сергеевича приказу не было.

— А ты откуда знал? — спросил Иванов, подумав, что собеседник его хвастает.

— Мне все московское наше известно, — подтвердил Никита. — Дворовый Князев скорняк, Сениным звать, на оброке меховую лавку держит, по торговле сюда ездит и ко мне с вестями заходит, каково у нас на Пречистенке, поклоны от кумовьев передает.

— Княгиня новая каких же лет? — осведомился унтер.

— Ровно на три десятка супруга моложе, Марией Степановной звать, собой весьма пригожие, но родом мелкопоместные и бесприданницы, — высыпал Никита и заключил уже иным тоном: — Ничего, сердце у Александра Ивановича отходчиво, скоро все на лад пойдет. От стеснительности одной Иван-то Сергеевич известить нас опоздали, и нечего на родителя губы надувать. Еще не раз небось ему поклонимся.

«А я-то, дурак, нашей с Анютой разницы испугался, — думал Иванов после этого разговора. — Хотя, понятно, князю да богачу дело иное. Кирасиры наши в сорок семь-то лет вон какие морщивые… А может, и я еще кого повстречаю?.. Дослужу срок да за конями Александра Ивановича определюсь ходить…»

Хорошо было хоть перед сном подумать про такое вольготное будущее, тем больше, что в эскадроне стало вот как невесело. После покражи Жученков ожесточился, часто по пустякам орал на унтеров и кирасир, раздавал зуботычины, даже с кумой рассорился и напивался по воскресеньям в одиночку в своей каморке.

Служба Иванова шла своим чередом, поглощая много сил и времени. Помимо обычных строевых и письменных дел, в которых помогал вахмистру, начальство все время придумывало что-нибудь новое, часто очень хлопотливое. То приказали приучать лошадей в манеже к холостым пистолетным выстрелам над самым ухом. Конечно, молодые кони пугались, носили и часто били кирасир. Да еще надо было проверить, какими пистолетами можно пользоваться без опаски. Ведь они с самого 1814 года хранились в седельных кобурах и чистились только снаружи. А то решили ввести во всей гвардейской кавалерии фехтование на эспадронах, для чего приказали посылать два раза в неделю команды отборных унтеров и рядовых к учителю, капитану Вальвилю, с тем чтобы когда-то в будущем они обучат весь свой полк. Потом прочли строжайший приказ самого государя об усах. Пятнадцать лет под страхом телесного наказания их носили острыми концами вниз, а теперь в один день чтобы все перечесали вверх да еще распушили концы на щеках по волоску, веером, для чего без густой фабры или даже клею не обойтись. За всем этаким надо было досматривать, чтобы прошло без замечаний от начальства.

А досуги заполняла щеточная работа. Она давала рублей шесть-семь в месяц, которые совал в черес. Но деньги эти не приносили прежней радости. Казалось, что работаешь впустую. Разве от своего вора убережешься?..

Весенний переход под Стрельну, как всегда, оживил кирасир. Два месяца стоянки «на траве» по деревням у знакомых хозяев, с облегченными строевыми занятиями и караулами, с прополкой и поливкой огорода, купанием и стиркой в заливе — это ль не отдых? Тут даже Жученков замурлыкал про слободку, где вдовий домик, и стал звать Иванова воскресными вечерами к Елизарову, запасаясь к столу полуштофом.

В Стрельне унтер узнал грустное. На страстной помер старик Еремин, добрый его учитель в щеточном деле, повидать которого заходил в предыдущие года. Разыскал на солдатском кладбище, за парадным местом, его могилу и застал там одного из подмастерьев-кантонистов, красящим крест. Что ж, и то хорошо, что не один его помнит.

В этом году к Одоевскому в снятый им домик на окраине Стрельны приехал пожить приятель, которого Иванов видывал на Торговой, сухой телом, быстрый в движениях, очкастый барин лет под тридцать, Александр Сергеевич Грибоедов. Хотя, видать, из состоятельных, но в Петербурге он жил по-походному, в гостинице, с одним дворовым человеком, лакеем Сашкой.

Когда переехали в Стрельну, Никита сразу заворчал на Сашку, что больно форсит, одевшись во все с барского плеча, да сидит, развалясь, днем на крыльце, а за Александром Сергеевичем убирает плохо и услуживает кое-как. Однако по вечерам на этом же крыльце Никита со всей прислугой, а иногда и с Ивановым развесив уши слушал россказни Сашки про Кавказ, где провел три года около служившего там барина, и про Персию, куда ездили «по казенному делу».

— Татарки кавказские и в Персии все бабы головы закрывши тряпками ходят, только глазам щелки оставлены, — рассказывал он. — Нипочем не узнаешь, ведьма ли старая аль пригожая девица… А в Персии замест лошадей — верблюды высоченные в желтых шерстях, что твой кафтан, — Сашка ткнул в сюртук Курицына. — Верхом чтоб взлезть, надо наземь покласть. Ему скомандуют, он и лягет., А жарища там — страсть. Едешь, а снизу от его печет, как от сковороды, к солнцу на прибавку. И климат такой дурной: днем весь мокрый, потом исходишь, а ночью зуб о зуб стукает.

— А бани там заведены? — спросил Курицын.

— Еще какие! — Сашка значительно пучил глаза. — В банях тех не по-нашему моют, а здоровые мужики тамошние мнут да шлепают, прямо колотят, аж кости трещат, право. А потом на спину тебе ногами вскочит и давай топтать, индо хряск идет. Попервости думаешь, и живу не встать, ан потом, как отмоет такой азият, — чисто в живой воде искупался, вольготно да легко…

— Врать ты горазд, Сашка, — качал головой Никита. — Зачем ногами человека пинать, когда руки да мочалка в наличности?

— Вот как перед истинным! — крестился Сашка. — Хоть у Александра Сергеевича спросите, они в такую баню часто ездили и с теми банщиками по-ихнему лопотали. А хлеба там ржаного не едят — всё булки, хоть ты нищий распоследний, аллаховым именем побираешься…

Грибоедов в войну с французами служил в гусарах, любил верховую езду, и теперь Иванов по воскресеньям сопровождал уже двух господ. В этом году третья верховая лошадь Одоевского пошла в работу к берейтору, и унтер ездил на казенной. Часто на проселках господа скакали наперегонки. Знай трюхай сзади рысцой на своем тяжелом, раскормленном коне.