Владислав Глинка - Судьба дворцового гренадера

Поручик, более не возражая, почти бегом направился к выходу. За ним неспешно вышел капитан, и гренадеры загалдели:

— Крепко смотрителя прижал! Будет знать нашу роту!

— А коли верно у него столов новых нету? Побелку да покраску сделал, нары новые постлал…

— Так и столы хоть вымыть мог, сало соскресть…

Через полчаса солдаты нестроевой полуроты заменили столы и лавки не новыми, но вполне чистыми, принесли горы оловянных тарелок, кружки и ложки. А тут на телегах привезли из дворца обед. Спели, по обычаю, молитву и засели за еду. Щи оказались мясные, с крупой и лавровым листом. Таких в полках даже по светлым праздникам не едали. Потом накладывали сорочинской каши да еще налили киселя по кружке.

Только поели, как вошли капитан с похожим на петуха поручиком, и кто-то из унтеров заорал:

— Встать смирно!

Когда все поспешно обратились к нему лицом, капитан сказал:

— Покуда письменных приказов по роте нету, которые будет вам фельдфебель вычитывать, слушайте, гренадеры, мое первое наставление. Я — командир новой роты Егор Григорьевич Качмарев, а они, — указал на поручика, — мой помощник, Василий Михайлович Лаврентьев. Сейчас будем вас определять в ранжир и разбивать по капральствам. Вам толковать нечего, чтобы крепко помнили свое место в ранжире, которое есть основа строя. Опосля разбивки можете отлучиться в город до восьми часов, то есть до поверки, чтобы из полков свои пожитки принесть. А которые семейные, тем на ихних квартирах жить дозволяется, без малейшего, понятно, ущерба службе. Завтра привезут шинели, фуражные шапки, сапоги и то из одёжи, что переделать взяли. В среду доставят амуницию, полусабли и ружья. Их пригоним и кажному устроим строгий смотр в новой форме. В четверток здесь оденетесь, и, впервой строем прошедши, отслужим молебен в дворцовом соборе. В пятницу все разносят прежнюю форму по полкам. В субботу и воскресенье — отдых, а с того понедельника начнет рота службу: бывшие пехотинцы пойдут в наряд, а прочие — на выучку по пехотным артикулам… — Капитан был мастер говорить, все шло у него без малейшей запинки. Здесь он приостановился, достал из рукава платок, утер губы и продолжал более торжественно: — Его сиятельство господин министр императорского двора генерал-адъютант князь Волконский, коему подчинена наша рота, поручил мне объявить вам, что, окромя оклада, унтер-офицерам прапорщицкого, гренадерам первой статьи фельдфебельского и гренадерам второй статьи унтерского государь жалует всем по второму окладу, так что унтера будут получать семьсот рублей в год, первая статья — по триста пятьдесят, а вторая — по триста рублей. Слыханное ли дело? Рядовые — словно господа чиновники по всей империи!.. Как кормить будут, сегодня испытали. Оденут, как придворных чинов, и кровати его сиятельство пробные утвердили, так что и спать станете по-господски… Но зато, други любезные, — капитан заговорил еще значительней и раздельней, — помните, что поведением должны отвечать за все сие таковским, чтобы и малейшего нарушения порядку не случалось. Я начальник заботливый — все положенное будете сполна получать до полушки, до золотника. Но к нерадивым и пьяницам вот как строг. Нисколько мирволить не стану, сряду обратно по полкам пойдут. Запомнили?.. Ну, братцы, поздравляю с небывалой монаршей милостью.

— Рады стараться, ваше выс-ко-родие! — гаркнули гренадеры.

Иванов пришел в эскадрон, когда кирасиры были на учении, и не спеша уложил в большое отделение сундучка все касаемое щеточного ремесла. А в меньшем, отгороженном досочкой, всегда хранил, что вынес с 7-й линии: иконку, коробочки, в которых нашел деньги, игрушки и ножницы. Нонче туда же положил две полотняные рубахи — подарок князя Одоевского, — после того как услышал разговор кирасир, что казенные при тесном колете до крови натирают подмышки…

Эх, где-то он, добрейшая душа, сейчас страдает, когда дядьке его бывшему так повезло?..

К сундучку на ремешке привязал противовесом все спальное — хорошо, не роздал соседям по нарам, — войлочек, подушку и одеяло.

Тут пришли кирасиры и обступили с вопросами. Потом новый вахмистр скомандовал на вечернюю уборку коней и вместе со всеми вышел из эскадрона. Прощай, Конная гвардия!

А когда возвратился в Павловские казармы, там ясно горели фонари, в углу на табуретке стоял бочонок с квасом, а на столе в корзине — привезенные из дворца свежие сайки и в медном баке густой сбитень. Истинно все по капитанову слову.

Еще у крыльца увидел курившего трубку Павлухина. Когда, закусив, вышел встряхнуть одеяло, снова встретился с ним.

— Быстро ты обернулся, — сказал Иванов.

— Не ходил я вовсе, — отозвался Савелий. — Вот понесу старую одёжу и в роте покажу свою рожу. Похвастаю новым мундиром, сундучок подхвачу и отбуду с миром.

— А спать нонче на чем? На голых досках? — спросил Иванов.

— На дворское надеясь, маху дал. Все тряпки спальные вчерась в полку продал, — болтал Павлухин, — зато в трактире ближнем удовольствие обрел, знакомство первое с сим заведеньем свел… Тут рядом! Противу Круглого рынка, — добавил он в пояснение.

— Будто не слышал, что нонче капитан про загулы говорил! — наставительно напомнил недавний вахмистр.

— Я нонче выпил саму малость, чтоб без подухи слаще спалось, — сыпал Савелий.

— Так хоть шинель мою на ночь возьми, — предложил Иванов.

— За то вам благодарность велия от самого Павлухина Савелия, что нонешний дворцовый гренадер да прежний русско-прусский кавалер… — Он ткнул в своего «Георгия» и в Кульмский крест…

— Неужто же этак подряд можешь всякий разговор весть? — спросил Иванов.

— Почти что всякий, ежели захочу, а иногда и без хотенья. Дед мой редкостный прибаутошник был, и у меня сызмала пошло, будто сами слова на язык складно лезут. Даже на службу за то самое попал. Был у барина своего любимый слуга, а потом и сболтнул ему не по ндраву, что все дворовые подхватили… Оченно трудно поначалу в полку было виршей начальству не брякать, что за надсмешку могли принять. А потом — ничего, многие офицеры даже до целкового награждения давали. Так позволь-ка мне шинель свою, браток, спать на оной будет помягче чуток…

Лежа на нарах, Иванов смотрел на тускло освещенный дежурным фонарем потолок: «Да не сон ли? Жалованье триста пятьдесят рублей в год! Младшие офицеры столько же получают. А тут на всем готовом. Как столько прожить? Разве пропить… Ох, Савелий, забулдыжная, видать, башка. Сразу трактир поблизости сыскал… Из такого жалованья и без щеток Жандру триста рублей за год шутя отнесешь… А сукно на мундирах да на сюртуках тонкое, глянцевое — прямо офицерское… Неужто же правду Дарья Михайловна еще в Лебедяни сказала, что в сорочке родился? Нонешняя служба воистину на то схожа. Завтра коли шинели выдадут да в город отпустят, то надобно к ротмистру и к полковнику пойти, благодарить за хлопоты… А здешние оба офицеры по «Георгиям» солдатским да по повадкам, видать, из рядовых выслужились. Ох, и чудно же все!.. Неужто Эссенову рожу злобную больше никогда не видать, зуботычины не ждать да и самому никого не бить?..»