Владислав Глинка - Судьба дворцового гренадера

— Полагаю, ваше высокоблагородие, чтобы большее число обученных солдат в запасе иметь, — отрапортовал писарь, — и чтобы в деревни возвращать еще сильных жителей.

— Подходяще! — кивнул Качмарев. — Но вот, к примеру ежели бы тебя, Иваныч, десять лет назад отпустили, пошел бы в деревню?

— Никак нет. Тут своим ремеслом кормился бы, — ответил гренадер и увидел, что полковник, вдруг задумавшись, смотрит в окошко, мимо них с Тёмкиным. А потом повернулся и ушел к себе за перегородку, — должно быть, просто забыл о них. «Не иначе — про себя вообразил, как бы в иконописцы определился, если б в офицеры не произвели», — подумал Иванов.

Когда перед обедом он зашел в роту, у гренадер только и речи было, что о сокращении срока службы.

— В избу курную разве с горя пойтить, — говорил благообразный чистюля Кучин, — кто за ремесло, а кто — в услужение.

— Кому услуживать?.. Будто дворовых людей недостача? — мрачно басил всегда готовый поспорить Сергеев.

— А хоть бы в швейцары, коли ты видный собой да с регалией заслуженной, — выпятил грудь Кучин.

— Полки, что ли, швейцаров господам да по заведениям надобны? — взял сторону Сергеева гренадер Чайка. — Сколько швейцаров в столице? Сотни три? А солдат, верно, сряду тысячи из одной гвардии отпустят на свое пропитание. Не вышло бы, что начальство нищих разом наплодит, наградами увешанных. Знаешь поговорку: старый солдат — молодой нищий.

— Уж и нищий! — возмутился Кучин. — В гайдуки, конюхи, да хоть и в дворники идти можно к господам.

— Дворников помоложе набирают, — возразил Чайка. — Дрова да воду каждый день по лестницам таскать потяжелей, чем к Нарвским воротам прогуляться, отчего у нас ноги подкосились.

— Пятнадцать лет солдатчины — за все тридцать на барщине считай, — заметил Сергеев. — Ты погляди на мужика здорового в тридцать пять лет аль на солдата, что пятнадцать лет палками учён.

— Погодите, ребяты, — вмешался рассудительный латыш Етгорд. — Что же у вас выходило? На двадцать пять лет недовольные. Теперь десять лет убавили — опять нехорошо. Двадцать пять лучше было?

— Еще надо пяток убавить, — ответил Сергеев. — Солдатскую науку во всей тонкости в десять лет и дурак постигнет. А для боевой да походной службы и года учения за глаза хватало, как на войне с французом видывали…

— Может, доживем и до десяти, — примирительно сказал Етгорд.

— А сейчас куда людям деваться? — не унимался Сергеев. — В золотари городские? Нужники чистить в медалях? Хотя б приказали по деревням наделы нарезать, так кое-кто на землю бы сел. А так только его там и ждут, лишний рот, бобыля нового…

Подошедший к спорящим Павлухин, по обыкновению, подхватил с полуслова:

Слушавший до этой минуты с улыбкой Кучин плюнул и отошел в сторону, сказавши в сердцах:

— Чтоб тебе подавиться языком своим, пустомеля!..

Жена Михайлова объявила, что продает постоялый, отчего Иванов решил, что производство его снова откладывается невесть на сколько. Но в начале сентября случилось небывалое — в одном из залов Эрмитажа из запертой витрины пропали золотые медали, и заметил пропажу дежурный гренадер. Украл их, подобравши ключ, придворный истопник, которого вскоре уличили и вернули похищенное. После этого князь Волконский решил усилить надзор за дворцовой прислугой и приказал разделить дежурства гренадер в Зимнем и Эрмитаже на пять участков по два-три поста и над каждым поставить наблюдающего унтера. Из расчета всего наряда вышло, что нужно добавить в штат роты двух унтеров, которых произвести из отличнейших по службе и хорошо грамотных гренадер 1-й статьи. Первым в докладе своем полковник расписал достоинства Иванова, вторым — латыша Етгорда, исполнительного, спокойного служаку.

Двадцатого сентября Качмарев повел своих кандидатов представлять князю. Через новый Фельдмаршальский зал вошли на цыпочках в Министерский коридор, где в отгородках вроде конюшенных стойл склонялись над бумагами чиновники. В конце коридора — приемная окнами на глухую стену Малого Эрмитажа. Полковник просил дежурного чиновника доложить министру и сам встал в ряд с гренадерами.

Иванову жали новые сапоги, стянуло кожу щек от обильной фабры, тревожился — не оробеть бы, ежели князь спросит что по службе. Может и забраковать за робость. Вышел чиновник и приказал ждать. Часы на камине отзвонили четверть первого, потом половину.

За дверью раздались неспешные шаги. Седой, крепко сколоченный, без брюха, вышел Волконский, заложивши правую руку за борт сюртука, другой держа лист бумаги. Остановился перед гренадерами, посмотрел в лица, потом на знаки отличия и сказал:

— На вид исправны, Качмарев. Тебе с ними служить, с них взыскивать, как мне с тебя. Гляди, чтобы не пьяницы.

— Как можно, ваше сиятельство!

— Ну так поздравляю вас, господа, унтер-офицерами дворцовой роты, прапорщиками армии. Государь всемилостивейше поручил мне скрепить ваше производство за отлично исправную службу, каковое по моему представлению соизволил подписать сего числа утром.

Полковник скосил глаза на новых офицеров.

— Покорно благодарим, ваше сиятельство! — гаркнули оба.

— Возьми, Качмарев, высочайший приказ, — протянул князь бумагу. — Отправь в штаб гвардии. — Кивнул и пошел в кабинет.

Свернув за дверью приемной на винтовую каменную лестницу, полковник остановился на первой площадке, снял шапку, вынул из нее платок, отер лицо, шею и руки. Унтера смотрели на него, ожидая, что сделает, а он не спеша накрылся, подтянулся и молвил:

— Ну, господа офицеры, теперь и я поздравляю. Думали, сюда шедши, что счастье за горами, а оно вот где! — и потряс свернутым приказом. — Извольте нонче же офицерские темляки приобресть, мундиры в швальню снести, чтобы на погоны нашивки поставили, да вицмундиры офицерского образца заказать вместо сих сюртуков.

Идучи домой, Иванов на Мошковом встретил Жуковского. Глядя в землю, он шевелил губами, точь-в-точь как бывает с Павлухиным на посту. Иванов сделал фрунт. Василий Андреевич поднял глаза и, всмотревшись в лицо унтера, спросил:

— Верно ли час назад мне молодой писарь сказал, что сегодня для вас радостный день?

— Так точно, ваше превосходительство!

— Тогда поздравляю от души. Есть ли у вас дети?

— Так точно, дочка растет, почти три года возраста.

— И для нее ваш новый чин может открыть лучшую дорогу в жизни… Желаю вам здравствовать с семейством! — И, приподняв шляпу, будто перед барином, Жуковский пошел своей дорогой.