Владислав Глинка - Старосольская повесть

Старик ничего не ответил, но, будучи совсем близко, учитель увидел, как беззвучно задвигались его губы под седыми усами, потом рука поднялась к вороту и опять бессильно упала.

Якова Александровича охватила жалость — видать, болен старый. Он наклонился. Широко раскрытые глаза напряженно уставились в его лицо…

— А живы они? — спросил странник. И все морщинистое лицо его выразило крайнее, мучительное ожидание.

— Бабушка померла с год, а дед и мать живы… Только она не здесь теперь, замужем в Нарве живет, — сказал Яков Александрович. — А ты, почтеннейший, знал, что ли, их близко?

Старик, не отвечая, как-то весь сник, а потом и совсем прилег ничком на посеребренную луной редкую траву обочины.

«Что за человек? Откуда? — подумал учитель. — Надо разузнать. И бросать одного в поле не годится».

Он сел рядом со стариком на землю, подсунул руку ему под поясницу и, приподняв, прислонил к себе.

И вдруг старик отвел, почти оттолкнул его руку горячими трясущимися пальцами.

— Пусти, пусти, — услышал учитель прерывающийся взволнованный голос. — Не трогай меня, ведь я злодей твой… Знал бы, кто я, слова бы не сказал…

«Бредит», — решил Яков Александрович и спросил:

— Да что же вы мне такое сделали? Вспомните, ведь вы и видеть-то меня раньше не могли…

— Знаешь, кто отца твоего погубил? — спросил странник хрипловато, но неожиданно твердо.

— Майор Жаркий, — ответил Вербов. — Так ведь он уже помер давно.

— Не помер, — выговорил старик. — Скрыли неразумные люди…

Яков Александрович сидел как оглушенный, сразу поверив его словам. Он не знал, как это случилось, но, несомненно, рядом с ним был именно майор Жаркий, якобы умерший двадцать лет назад арестантом.

Довольно долго сидели они молча, и учитель чувствовал, что старик смотрит на него, ловит выражение лица, ждет, что он скажет и сделает…

Единственный звук, который слышал Вербов, было далекое постукивание телеги по щебню дороги.

— Вы куда же шли? — спросил он наконец.

— К Якову, к ней, к тебе, кого в живых найду… На места здешние взглянуть…

— А откуда?

— Из Сибири, второй год иду… Вот сил не стало…

Опять они замолчали. А Яков Александрович решал, что ему делать? Видел, что нет иного выхода, как помочь Жаркому увидеться с тем, к кому шел тот столько тысяч верст.

Стук телеги приближался. Она ехала в нужном направлении. Яков Александрович встал и пошел навстречу. Хотелось остаться одному, хоть ненадолго, собраться с мыслями.

Крестьянин-возчик, увидев одинокую фигуру на дороге, вытащил из-под поклажи ненасаженную косу и готовился встретить «лихого человека», но учитель скоро его успокоил, объяснив, что подобрал больного странника, которого надо довезти к деду. Оказалось, что мужик ехал тоже из города по Псковскому тракту за Высокое. Услышав имя Якова Федоровича, он охотно согласился помочь. Подъехали к старику и положили его на телегу. Он, видно, совсем ослабел.

И когда воз тронулся, Яков Александрович скорее угадал, чем услышал, вопрос:

— К Якову?

— Да, — сказал он.

Было близко к полуночи. Лошадь оказалась плоховата и плелась кое-как. А мужику еще в четырех верстах от Высокого надо было сдать куму городские покупки.

Долго ехали, долго стояли у избы, долго в окошко некая старуха ругала возчика, пока поняла, кто он и зачем. Долго они пререкались и торговались с проснувшимся кумом. Потом поили лошадь, мужичок тоже выпил и закусил малость. Наконец тронулись. Луна давно зашла, стало холодно. Яков Александрович приплясывал вокруг телеги в своем летнем пальтишке. Старик лежал неподвижно и молча, но когда во время стоянки учитель заглянул на него поближе, не помер ли, то встретил немигающий, напряженный взгляд.

Почти рассвело, когда показалось из-за поворота Высокое. Церковь, вышка «штабного» дома, а вон и дедова крыша выглянула. Кое-где из труб курился дымок. Было около шести часов. Наконец уже близко, едут по улице. Яков Александрович опередил воз и подошел к дедовым воротам.

Взявшись за щеколду, он услышал с детства знакомый звук топора, тешущего дерево, а также знакомый, негромко напевающий голос. Открыл калитку.

Дед стоял посреди двора, по-прежнему бодро и прямо. Одной рукой он держал доску, другой подтесывал ее. Новая белая деревяшка была у него на ноге. Очки на лбу.

С минуту он смотрел на внука, показавшегося в калитке. Но вот опустил топор, вот бросил доску.

— Яша! — воскликнул он. — Яшенька!

— Дедушка, — сказал Яков Александрович в волнении, — я не один…

— Не один? Неужто женился? — спросил дед.

— Нет, не женился еще… А нынче на дороге я странника подобрал, он к вам шел…

— Странник? Ко мне? — Дед поднял брови.

— К вам… Но вы только не волнуйтесь, вы его давно мертвым считали… А теперь он совсем болен… Может, не следовало к вам везти?.. — поспешно говорил Яков Александрович.

— Мертвым?.. Что ты несешь?.. Где же он?

Дед отстранил внука и распахнул калитку.

Старик стоял за нею, прислонясь к косяку. Длинная седая борода, худое морщинистое лицо, пыльное, порыжелое от солнца платье, грязные, разбитые сапоги — все ярко выступало в раме калитки.

Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга.

— Яков, — прозвучало чуть слышно.

— Свят, свят… — выговорил дед, отступая. — Егор Герасимович… Господи! — Голос изменил ему и прозвучал надтреснуто. Он пошатнулся.

Яков Александрович хотел поддержать деда, но тот уже стоял крепко и спросил:

— Ты ли?

— Я… — послышалось в ответ.

— Отколь?

— Из Сибири… Перед смертью тебя повидать…

— Перед смертью?.. А тогда-то, в остроге, что же?..

Странник ничего не ответил, но еще сильнее налег на косяк, видно было — едва держится.

— Дедушка, там мужик с подводой, — сказал вполголоса Яков Александрович.

Дед посмотрел на него, как бы не сразу поняв смысл этих слов. Но потом решительно шагнул вперед и произнес громко:

— Входи, божий человек… А ты, Яша, неси, коли есть какая кладь…

Яков Александрович вышел к возчику и прикрыл калитку. Мужик копался, перекладывая что-то в телеге, и ничего, должно быть, не заметил. Взяв котомку Егора Герасимовича и расплатившись, учитель вошел во двор.

На верхней площадке крыльца стояли оба старика. Дед одной рукой поддерживал странника, а другой отворял дверь в избу. Стукнула о порог его деревяшка.

Яков Александрович остался на дворе: показалось, что входить сейчас не следует. Пусть поговорят сколько надо.

Присев на ступеньки крыльца, накинул свой плед; было зябко, сказалась бессонная ночь. Думал о том, при каких странных обстоятельствах возвратился домой, о том, как хорошо, что матери нет здесь сейчас.

Смотрел на освещенный красноватым, только что вставшим солнцем двор, как всегда на его памяти, начисто подметенный и опрятный, на брошенную дедом доску и щепки около нее, на блестящее лезвие топора, лежавшего у самой калитки. И подумал: вот как поразила деда встреча — уронил топор и забыл про него…