Валерий Евтушенко - Сказание о пятнадцати гетманах

Ранним летним утром 1657 года, когда солнце стояло еще низко над горизонтом, а дневной зной только собирался вперемешку с пылью повиснуть над Москвой, горожане, уже толпившиеся у торговых рядов, подступающих к самой Красной площади, могли наблюдать редкое для того времени зрелище — живописную группу малороссийских казаков, направлявшихся в Кремль. Их собратья-донцы на Москве бывали издавна и не вызывали у москвичей особого любопытства, тем более, что по внешнему виду мало чем отличались от них самих: та же одежда, те же бороды, тот же русский говор. Даже немцы для стольного града уже перестали быть в диковинку. С тех пор как царь Алексей Михайлович учредил полки иноземного строя, немцев, голландцев, шотландцев, французов появилось здесь столько, что на Кукуе образовалась целая новая слобода. Для русского человека любой европеец считался немцем, почему и слобода получила название Немецкая.

А вот из Малороссии гости в Москве появлялись нечасто, да и то сказать, присоединилась Южная Русь к Московскому государству всего года три назад, а до той поры большинство великороссов существенной разницы между поляками, татарами и черкасами не усматривало. Старые люди хорошо помнили еще запорожцев гетмана Сагайдачного, что дошли до самой Москвы с королевичем Владиславом, свежи были в памяти многих и бои под Смоленском, где черкасы вместе с поляками разгромили стрелецкое войско воеводы Шеина. В результате тогда же был заключен Поляновский мирный договор, который три года назад после присоединения Малороссии обернулся новой войной с Речью Посполитой. В народе все это не вызывало восторга, так как война означала новые налоги, а также ухудшение и без того нелегкого положения тягловых и посадских людей. Поэтому на проезжавших по Красной площади малороссийских казаков многие смотрели с плохо скрываемой неприязнью, хотя кавалькада выглядела довольно экзотично. Казаки были одеты, кто во что горазд, хотя их одежды выглядели ярко и богато. Сытые, хорошо вымуштрованные казацкие кони, до холки которых мог дотянуться не всякий мужчина, грызли на ходу мундштуки трензелей, всхрапывая и косясь на прохожих.

Впереди на гнедом аргамаке ехал моложавый всадник, судя по заткнутому за атласный, изукрашенный затейливой вышивкой пояс, перначу, казацкий полковник. Он подкручивал черный ус, беззастенчиво высматривая в толпе красивых молодиц в кокошниках, которые под его нахальным взглядом прыскали и закрывали лица руками. На полковнике были красные изящные сапоги со слегка загнутыми носками, синие шаровары, оранжевый с позументами жупан, на голове шапка по польскому образцу. Из-за пояса торчала рукоятка пистолета с серебряной насечкой, на боку висела кривая сабля в затейливо украшенных ножнах. За ним по двое в ряд ехали казаки, кто в синих, кто в малиновых шароварах, в свитках, несмотря на жару, с высокими овчинными шапками на головах, вооруженные пиками, саблями и самопалами. Замыкали кавалькаду человек пять всадников без головных уборов, до черноты загорелые, бритоголовые, с ухарски закрученными за ухо «оселедцами». Их жупаны были расстегнуты, из-под белых вышитых рубах на распахнутой груди виднелись тяжелые медные кресты на гайтанах. Лица казаков были гладко выбритые, но все их украшали усы разной степени длины и пышности. Человека три попыхивали люльками, выпуская кольца сизого дыма и презрительно сплевывая прямо на головы прохожих.

При виде их по толпе прошелестело: «Запорожцы!», а богобоязненные старушки истово крестились и тихо шептали, будто встретились с выходцами из самого ада:

— Чистые тебе черти! Свят, свят, Господи, избавь и сохрани!

Кто-то из стоявших в толпе стрельцов с бердышем на плече авторитетно объяснял знакомым:

— Посольство из Малороссии от гетмана Хмельницкого. Они уже третий день как приехали, обосновались в Ямской слободе, а сейчас, верно, в Посольский приказ едут.

Между тем, кавалькада уже миновала собор Василия Блаженного, купола которого золотились в утренних солнечных лучах, и вскоре скрылась на территории Кремля. Стрелец, демонстрировавший толпе свою осведомленность, был совершенно прав: посланники гетмана Хмельницкого следовали в Посольский приказ, где их уже ожидал дьяк Ларион Лопухин.

Появлению посольства малороссийского гетмана в столице Московского государства предшествовало событие, определившее судьбу всего южнорусского края и населявшего его народа на долгие годы вперед. Гетман Хмельницкий, здоровье которого в начале того года значительно ухудшилось, решил еще при жизни решить вопрос о выборе себе преемника. Собравшаяся 4 июля рада, из большого уважения к заслугам Хмельницкого постановила выбрать ему в преемники гетманом Войска Запорожского его сына Юрия, которому в то время едва исполнилось шестнадцать лет. Богдан, рассчитывавший именно на такой результат, немедленно отправил в Москву к царю Алексею Михайловичу посольство во главе с переяславским полковником Павлом Тетерей с челобитной об утверждении решения рады.

Напутствуя полковника, хотя и не старый еще, но заметно сдавший за последние месяцы гетман, сказал:

— Дело большой важности поручаю тебе, Павло. Знаю, что ты искусен в посольских делах, хорошо знаком с обычаями московских дьяков, легко сходишься с нужными людьми. Москва любит подарки, так что денег не жалей. У Брюховецкого получишь и малую толику рубинов, алмазов, изумрудов, пригодятся. Знаю, что мне осталось уже недолго, хочу, чтобы гетманская булава перешла в надежные руки. Был бы жив Тимош, все было бы иначе, а так…

Он не договорил, махнул рукой и перекрестил Тетерю. Конечно, и сам Хмельницкий, и Тетеря понимали, что легитимным решение рады назвать можно было лишь с большой натяжкой. Обычно, запорожские гетманы избирались на Сечи, а гетманы реестрового войска — на Масловом Броде, где последний раз, после поражения под Берестечком, был выбран гетманом и сам Богдан. В выборах должны были участвовать представители черни от всего Войска и запорожцы. Рада же, на которой избрали гетманом Юрия Хмельницкого, состоялась в Чигирине с участием лишь старшины, горстки сечевиков да казаков Чигиринского полка. Но с другой стороны, против ее решения не возражали запорожские атаманы, а казацкая чернь, не участвовавшая в раде, встретила известие об избрании гетманом Юрия Хмельницкого с воодушевлением, мол, кому, как не сыну, продолжать дело отца.

Зная о настроениях в казацкой среде, Богдан Хмельницкий и рассчитывал, что переяславскому полковнику удастся убедить бояр и государя утвердить решение рады, пусть и не вполне легитимное, но не вызвавшее ни у кого протеста.