Константин Коничев - Повесть о Федоте Шубине

Продолжалась война с Пруссией, шел рекрутский набор по всей стране, а Федот Шубной служил истопником при царскосельском дворце, топил камины и печи. На знакомства с лакеями, поварами и прочей прислугой он не напрашивался, был тих и скромен и не любил говорить о себе.

Работа была нетрудная. Сжечь двенадцать охапок дров, своевременно закрыть вьюшки и задвижки дымоходов, не надымить и не наделать угару во вред кому-либо из знатных персон — вот и все, что от него требовалось. Часто дюжий холмогорский парень, сидя перед камином и шевеля кочергой догорающие головни, дивился окружающей его красоте и думал: «А ведь в Денисовке и не знают, что я царицу и ее челядь обогреваю, рассказать, так, пожалуй, и не поверят. А какая тут лепость, батюшки! Сюда бы нашего Васюка Редькина завести — обмер бы: в раю, да и только».

На украшение дворца царица Елизавета затратила много средств, собранных со всей России. Крыша дворца блестела серебром. На позолоту лепных украшений израсходовали шесть пудов и семнадцать фунтов золота. Знаменитый зодчий Растрелли на одноэтажные крылья дворца надстроил еще этаж; дворцовые стены снаружи окрасил в любимый царицей лазоревый цвет. На лазоревом фоне ярко выделялись колонны, пилястры и вьющиеся вокруг окон украшения. Над парадной лестницей возвышался огромный золоченый купол, видимый в солнечные дни из самого Петербурга.

Здесь было чему подивиться истопнику Федоту Шубному!

Дворец поражал своим великолепием даже видавших виды заморских гостей. Холмогорскому парню богатейшее убранство дворца сначала казалось не то сновидением, не то волшебной сказкой. Но помня слова Михайлы Васильевича, Федот, оправившись от первых ошеломивших его впечатлений, стал рассматривать украшения дворца не из простого любопытства, а как понимающий художник-косторез. Прочно запоминал он затейливые рисунки орнаментов и массивные позолоченные надверники с изображением птиц и амуров; украдкой разглядывал картины и плафоны, изображающие царей и цариц рядом с богами. Лионский шелк, узорчатые персидские ковры, расписные пузатые китайские вазы, художественные изделия из фарфора, мрамора, слоновой кости, бронзы и чистого серебра — ничто не ускользало от внимания любопытного истопника.

Кое-кто из дворцовых лакеев стал подозрительно посматривать на Федота:

— Слишком парень глазеет. Не испортил бы чего или, не дай бог, не украл бы, что приглянется. За такой деревенщиной глаз да глаз нужен.

Но опасения быстро исчезли. Аккуратный истопник не прикасался к роскошным художественным предметам, он только внимательно приглядывался и запоминал виденное.

Особенно привлекала его внимание одна из комнат дворца. Янтарную облицовку, заменившую шелковые обои, Петр Первый получил в подарок от прусского короля Фридриха. Петр отблагодарил Фридриха тем, что послал в Пруссию двести сорок восемь гвардейцев, каждый ростом в сажень.

Об этом обмене знала даже дворцовая прислуга. Знал об этом и Федот Шубной. И как ни любовался он зеркальными пилястрами, эмалевыми, лепными и резными украшениями, искусной рукой нанесенными на драгоценный янтарь, глазам его представлялись матерые русские солдаты, схоронившие по жестокой воле царя свои кости в чужой немецкой земле. И за что? За эти вот сверкающие янтарной желтизной стены! Радость и утешение царям и их вельможам добываются через горе и несчастья простых тружеников, оскорбительно называемых ими «подлыми людишками»…

«Уж не для того ли меня приспособил сюда к делу Михайло Васильевич, — спрашивал иногда себя Федот, — чтобы вызвать во мне отвращение к господам, утопающим в богатстве? Недаром он мне как бы в шутку изрек незабываемое напутствие: „Не только печи топить, но и ум копить“. Печи топить — дело нетрудное, а вот с умом сладить и понять, что к чему, не так-то легко и просто…»

Жил Федот Шубной в те дни в дворцовых пристройках, где размещалась, как в казарме, в общих спальнях вся холостяцкая дворцовая челядь — истопники, прачки, повара и прочий мелкий служилый люд. В воскресные дни ему полагался отдых: с утра к обедне сходить, а можно и в столицу на попутных подводах съездить, а если и пешком — то не так далеко, к тому же годы молодые, ноги резвые, ходовые, не знающие усталости. В летние воскресные дни прогуляться в столицу для него было удовольствием.

Он не раз отлучался в Петербург, ходил по мощеным улицам, по бульварам и паркам, любовался на стройные, пахнущие краской ряды домов, на их великолепие и разнообразие. В ту пору взамен деревянного строился заново обширный каменный Гостиный двор с множеством торговых помещений и складов внутри двора. Петербург не только по названию, но и по внешности весь устремился к подражанию городам европейским. На Невском проспекте Федот Шубной впервые в своей жизни столкнулся с латинской и немецкой грамотностью, читал позолоченные вывески, писанные на разных языках, с чужими именами и фамилиями: «Купец Гирс. Продажа шведского фарфора с вензелями и эмблемами, а также барцелонского табаку и прованского масла».

В другом месте Федот прочел по-русски и те же слова по складам шептал на иноземном языке: «Повивальная бабка Дюваль и доктор гвардии Крузе приглашают клиентов и пациентов», «Чулочная Миллера», «Музыка Раупаха и Старцера», «Трактир Гильдебранта», «Шляпная Румиэ», «Ружейник Яков Рейт», «Конфеты и прочие сласти повара Жана Баптиста Рене Лавалье», «Торговля купца Гаврилы Бахарахта»…

— Черт бы его побрал! — выругался Федот, прочтя последнюю вывеску. — Даже купец Гаврило перекрашивает свое рыло на иноземный лад!.. Наверно, своя фамилия Петухов или Курицын не люба стала. Смех и грех с нашими Гаврилами…

Дальше, пройдя еще несколько шагов по проспекту, на дощатом заборе он стал читать приклеенные тестом оповещения: «Мадам Губерт в доме графини Апраксиной продает молодого арапа 12 лет да попугая». И тут же ка цветной бумаге: «Книгопродавец Филиберт из Копенгагена продает речи на латинском языке по 12 копеек. Профессора Цейгера „Об осторожностях в испытании натуры“ и господина Ломоносова речь „О рождении металлов от трясения земли“»…

Федот порылся в глубоких холщовых карманах кафтана, отсчитал четыре алтына увесистых и грубых медяков, зашел в лавку Филиберта, брякнул о прилавок монетами:

— Мне книгу академика Михайлы Ломоносова о трясении земли и рождении металлов.

— Будем любезны, — учтиво ответил продавец и, подав книгу, небрежно швырнул деньги в ящик, сказал: — Плох русска деньга, одиннадцать рублев пуд весит!.. Купец должен лошадь иметь, коляску — деньги возить…

— А нам коляска для этого не надобна, — усмехаясь, отозвался Федот, — были бы гроши, а они сами катятся.