Морис Монтегю - Кадеты императрицы

— Но если бы не вы, дорогой господин, что могло бы случиться? Господи боже мой, даже подумать страшно!

Они все трое говорили на ломаном французском языке, так что можно было понять друг друга.

Они увлекли молодого человека вниз, в столовую, и стали угощать его своим лучшим вином. Труда поспешила накинуть на себя платье и тоже спустилась вниз, чтобы лично наполнить вином стакан своего спасителя.

Все трое оказались очень симпатичными личностями, открытыми, добродушными, хотя и несколько сентиментальными.

Маркиз Эрве со своей наивной, мечтательной натурой, склонной к постоянству и патриархальности, подходил к ним как нельзя лучше. Они были созданы друг для друга. Они одинаково порицали ссоры земных владык, порождающие в результате мировые бедствия — войны со всеми кровавыми ужасами… Но об этом говорилось вскользь: и краснощекие саксонцы, и голубоглазая, уже смеявшаяся Труда в данный момент всецело находились под впечатлением счастливого избавления от опасности.

Невантер довольно поздно вышел из гостеприимного белого домика, обещая возвратиться при случае, если не будет убит. Он ушел, унося в своем сердце образ белокурой Труды, нежно, со слезами на глазах прощавшейся со своим избавителем.

У входа на постоялый двор Невантер столкнулся с возвратившимся Рантиньи. Вид у последнего был очень довольный. Они поинтересовались друг у друга о том, как провели это время.

Рантиньи таинственно поведал, что ему благоприятствовала фортуна, и он очень приятно провел этот вечер, что дама была молода, недурна собой, белокура и, по-видимому, принадлежала к хорошему обществу. Это все, что он мог сообщить, не переступая известных границ скромности.

Невантер, тоже не желая называть имя девушки, затронувшей его сердце, сказал лишь, что ему удалось вырвать из рук негодяев молоденькую беззащитную девушку, вознаградившую его благодарным взглядом своих ясных синих глаз.

Поздравивши друг друга с приятным времяпрепровождением, они вошли в общую комнату, где оставили своих товарищей. Последние уже спали, измученные усталостью. Молодые люди поспешили тоже устроиться на ночлег, и вскоре оба уснули. Маленькая закопченная лампочка тускло освещала этот грустный импровизированный дортуар. На дворе разыгралась непогода, выл ветер, в стекла окон хлестал дождь вперемежку со снегом.

На следующий день армия двинулась в Потсдам, а вслед за тем и на Берлин. Все дороги были заняты немецкими беглецами. Несчастные безропотно сдавались в плен.

Наполеон с триумфом вступил в столицу Пруссии. Это происходило 15 октября. Он появился во главе двадцати тысяч гренадер, кирасир и всей своей старой гвардии, конной и пешей. Внешний облик армии был так же корректен, как при отправлении в поход.

Император выступал спокойно и горделиво в своей скромной одежде и простой треуголке, тогда как его свита, принцы и маршалы, облаченные в полную парадную форму, блистали золотым шитьем и роскошью головных уборов, украшенных пышными султанами. И было странно, что наиболее скромно одетый являлся всемогущим и полновластным повелителем этой блестящей армии.

За стеклами окон толпились любопытные, как год назад толпились любопытные за окнами Парижа, когда французская армия вернулась в столицу из-под Аустерлица; народ толпой шел за солдатами, приноравливаясь к темпу музыки, но в высшем обществе царили уныние и смятение. Помимо общего горя — поражения страны и оккупации ее победителем — чуть ли не каждая семья оплакивала гибель кого-нибудь из своих близких: брата, отца или мужа…

Но грустнее всех приходилось молодым жандармским дворянам-офицерам, которые не далее как два месяца назад с дерзкой отвагой точили свои сабли и палаши о ступени французского посольства. Их полк вступил в Берлин в качестве военнопленных. Обезоруженные, они шли понурые, сгорбившиеся, тяжело волоча ноги, низко опустивши голову на грудь. Оборвался смех, и умолкли дерзкие шутки. Теперь они шли, сгорая от стыда и обиды, осыпаемые градом насмешек безжалостной толпы, хорошо помнившей их самоуверенность и спесь. Толпа хорошо помнила, что эти самые дворяне-жандармы усердно подбивали своего короля к этой ужасной войне.

На следующий день после этого торжественного въезда началась всеобщая демонстрация, охватившая не только действующую армию, но и гарнизоны крепостей. Они сдавались французам одна за другой, предупредительно вынося ключи. Каждый наступающий день приносил известие о капитуляции какого-нибудь корпуса или о сдаче какого-нибудь укрепления. В прусской армии открылось поголовное дезертирство солдат.

Тогда Наполеон, не опасаясь более Германии, двинулся на Россию.

Стоял мороз, носились снежные вьюги; провиант был скудный и плохой; польские крестьяне бежали из своих деревень, забравши скарб, все съестное и угнавши скот.

Мародерам была плохая добыча; они возвращались с пустыми руками; в избах, амбарах и погребах не было ни хлеба, ни вина; разве картофель попадался иной раз под руку, да и то что за пищу составляли две-три картофелины на человека, политые растопленным снегом!..

О, что за тяжкое время!

Офицерам приходилось не только не лучше, но иной раз даже и хуже, чем солдатам. Они должны были служить образцом мужества и выносливости и потому зачастую отказывались от своей порции в пользу солдат, довольствуясь одним запахом пищи, доносившимся до них из солдатских котлов.

Император разделял общие невзгоды и лишения. Иногда он заставлял своих старых воинов раскладывать костер, а потом просил их принести ему две-три картофелины. Их приносили два-три десятка. Тогда Наполеон садился у костра среди своих гренадеров и сам помешивал палкой золу, в которой пеклись картофелины, а когда они были готовы, раздавал их своим адъютантам.

При виде подобной простоты и самоотверженности в армии еще более усиливалось фанатическое поклонение возлюбленному императору, и все, от маршала до последнего барабанщика, горели желанием умереть за него.

Обледеневший, занесенный снегом путь тянулся нескончаемой лентой, по которой покорно подвигались вперед одна колонна за другой. Перехватывало холодом дыхание, стыли члены, ледяные сосульки висели на замерзших усах. Все жадно вглядывались вперед в надежде набрести на какой-нибудь город или хоть увидеть врага. Но тот неуклонно отступал и отступал внутрь страны, завлекая туда неприятеля.

Ничего не было видно. Кругом расстилались необъятные пространства, сплошь занесенные холодной снежной пеленой, да замерзшие болота, также занесенные снегом.

По вечерам дворяне-офицеры, привлеченные огнем и теплом, собирались на биваках у костров; их солдаты размещались вокруг. Последние были все так же враждебно, как и раньше, настроены к офицерам, если не больше. Между ними не чувствовалось ни малейшей внутренней связи; их не соединяли ни чувства, ни общность интересов, и они, бессильные и подневольные, приходили в бешенство от голода, стужи и лишений.