Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены

Сам того не замечая, Светозар перешел на рассказ-речитатив, вдохновенно и возвышенно напоминал народу, какая благодать процветала в лучшее, чем это, время на долинах и в горах безбрежной Ойкумены — от влюбленного в мир человека и человечной Эллады до Дуная и от Дуная до Студеного моря, пока не возбуяло в человеке звериное и не погнало это обеспокоенный народ с одного конца мира в другой. Сначала пришли на Дунай римляне и окропили покой-мир земли человеческой кровью, потом нашлись готы, вслед за готами вломились дикими ордами гунны, наконец наслано злой силой и обры. Что творили те, которые топтали землю при Дунае до обров, склавины, пожалуй, знают. Но знают ли они, каких соседей заимели, пустив на Дунай обров?

Светозар имел такую привычку: прищуривать, напевая, глаза и все, что шло от сердца на струны, видел, как наяву.

…Пока бежал вместе со всеми, кому указал путь к спасению, не очень оглядывался. И без того знал: поляжет их преследуемых не только стражей, но и турмой конных, немало. Когда оказался в Дунае и огляделся, потерял и ту мизерную силу, что имел: поле при овраге, склон, спускавшийся к Дунаю, были устелены трупами — где реже, где гуще, а порой и вовсе кучей. Да и среди достигших реки и ищут теперь спасения на противоположном берегу Дуная, немало таких, которые едва держатся на воде, а, то и вовсе могут держаться. Побежали, одержимые мыслью: там спасение, а оказались в воде, вспомнили: они не умеют плавать! Вспомнили и стали взывать о помощи, а то и, не крича, исчезали под водой. Кто поможет таким? Дунай вон, какой широкий, стало бы сил самому спастись в нем.

До боли обидно было. Это он повел этих людей на гибель. Это из его уст слетели слова: «Теперь только Дунай нам поможет!» По себе мерил.

«А можно было спастись как-то иначе? — оправдывал свой поступок и пытался отыскать резоны. — Тех, что преодолели дунайскую ширь, все же гораздо больше, чем погибших и ушедших под воду. Вон как покрыли собой плес. Когда все достигнут берега и уйдут от погони, оснований для упреков себе все-таки не будет».

Преследуемый даже перед лицом смерти молит покровительства. Умоляли его и Светозаровы собратья. Знали же: самое страшное позади: погони избежали, карающий аварский меч в Дунае не получит, а противоположный берег молчаливый, тех, которые могли бы стать им на перепутье, нет там. Почему бы не верить в более счастливую, чем была до сих пор, судьбу — и не тянуться из последних сил? Широкий он, Дунай, не такой уж и тихий, как о нем говорят? Напрасно. Когда речь идет о жизни и воле, все возможно и все посильно!

Но тем и горькая она, судьба гонимых и униженных, которых не только люди, боги тоже преследуют. Обры, то ли переплыли где-то на противоположный берег, или докричались до других своих — тех, что стояли все-таки на той стороне Дуная и заметили потасовку между карателями и обреченными, пленные не успели и уверовать, как следует: они близки к спасению, как там, на противоположном берегу, объявилась еще одна турма, и спешила она не куда-то, все-таки по их души.

«Это все уже», — подумал Светозар и не стал грести. Так потрясен был их неожиданным появлением, не то, что порываться куда-то, думать, казалось, не захочешь, все же только какое-то мгновение. Зажатая тем мгновением мысль вырвалась вдруг и блеснула новой надеждой. — Не уходите из воды! — крикнул близким. — Возвращайтесь на середину реки и плывите по течению! Теперь вода только спасет…

Мог ли думать в тот момент, что у обров, кроме мечей, есть еще и другое оружие — стрелы? Пускали и пускали стрелы в пловцов — с одной и с другой стороны. Кого не успели убить с первой засады, садились на коней, забегали вперед и снова целились. Пока не добились своего: ряды жаждущих спасения совершенно поредели до ночи, а тех, что избежали наказания и удержались на воде, была так мало, что когда спустилась она, ночка-спасительница, на землю и спрятала беглецов от дурного глаза, авары удовлетворились, видимо, тем, что сделали за день, и махнули на остальных пленных рукой.

У певца, чем дальше, тем больше собралось торговых людей, но он не обращал на это внимания. Был в плену гуслей, мелодии, а еще того, что воспевала собственная душа.

Когда песня смолкла, стоявшие вокруг и слушали, не тронулись с места. Смотрели на певца и отмалчивались, будто жены. Только погодя где-то вздохнула одна, за ней вторая, далее перекинулись и словами, сердобольнейшие подходили и даже давали Светозару посмаги, запеченное на огне мясо.

— Поешь, милый, — просили.

Другие, неосведомленные, расспрашивали тем временем:

— Кто он? Откуда будет?

— Не видите разве? Один из тех, что спаслись, плывя по Дунаю.

— Ой, то Дунай… И многие погибли их там, Сарака?

— Не спрашивайте и не знайте, лучше будет. Те, что подоспели и видели после, говорили: Дунай вспух от трупов. Как подрезанные в лесу деревья, плыли по нему утопленники.

Гомонили все больше и больше. Нашлись такие, что не поверили своим, подошли к Светозару и принялись расспрашивать, все ли то правда? Но им не суждено услышать ту правду: подъехали всадники и заставили расступиться.

— Князь. Князь Мусокий, — зашумели.

Тот, кого величали князем, шел прямо на Светозара.

— Достойный родич, — сказал, сближаясь, — князь-отец Склавинии предпочитает видеть тебя. Если есть на то ваша милость, вот жеребец, садись, поедем.

— Это далеко?

— Не так, чтобы очень. За день будем там.

— Мне дар человеческий забрать не во что, — показал на то, что положили перед ним.

— Чем беспокоишься. Там будет что поесть.

— Да нет, это от чистого сердца давалось, этого не смею оставлять.

Мать Миловида лежала на ложе слабая и осунувшаяся, совсем не похожа на ту, что знали прежде. Лишь иногда открывала глаза, с сожалением и болью смотрела на детей, внуков.

«Какая ж ты есть, мать природа, — говорили ее болезненные взгляды. — Нас с Волотом вознаградила, как хотели, — лишь сыновьями, а сыновьям нашим поскупилась их дать. У Радима из трех детей две девки — Добрава и Милея, у Добролика только девки — Ярослава и Добромира. И у Данко девка — Нега. Если и дальше так будет и к добру ли это?»

Устало прикрыла веками глаза и потом, как поборола усталость, посмотрела отраднее: может, действительно так надо? Сыновья — опора стола, а дочери — продолжательницы рода. Вот какие юные и доброликие они сплошь бабьи крапинки собрали. Такие ли не родят сыновей и не дадут родовые достойные ветви? Земля усилиями князя и народа надежным покоем удостоена, почему бы не множиться родам. — Живите, дети мои, — говорила через силу и смотрела устало не так на княжичей, как на их жен, — живите в согласии, в уважении друг к другу. Мир и согласие — заповедь Божия, помните это. А еще берегите обычай рода вашего. Младшие пусть имеют себе за отца старшего, а старшие, как сыновей своих, — младших.