Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены

Подождал, пока поднимет опущенные в смятении глаза, и еще доверчивей заглянул в них.

— Наберись терпения, жена. И мужества тоже. Переборем это нашествие, настанет победа, повезу тебя и в нашу Тиверию, чтобы увидела хоть раз еще Веселый Дол и мать свою. О другом, другом надо беспокоиться: Втикачи, кроме тебя, не на кого оставить.

— Так трудно с мужами?

— И трудно тоже. Однако обращаю внимание, прежде всего, на другое: примечательно должно быть. Тебе в мое отсутствие больше, чем кому-либо, верят люди.

Не обрадовалась этим его словам, однако и не противоречила, выслушав его.

— Это не та беда, Богданко, что ее так легко и быстро можно переждать. Чувствую сердцем, не та.

Должен порадовать чем-то свою сладкую, такую хорошую и пригожую в расцвете лет. А чем порадует? Скажет, что она вон какая юная еще, в ее лета не годится печалиться? Впрочем, зато вон какое лето, у ее матери. Зоринка, может, и перебудет эту беду, да перебудет ли ее воеводиха Людомила? То, пожалуй, и печалит жену, как печалит и вина перед матерью. То же не шутки: пошла за ним против ее воли, бросила и без того убитую горем вдову на произвол судьбы. Все, кажется, имеет во Втикачах: землю-кормилицу, такую щедрую на отдачу, что остается только засевать ее и радоваться вознаграждению за свой труд, детей вон сколько — трех сынов-соколов и двух дочерей, имение, не говоря уже о том, что вознаграждена привольной жизнью, мужем, который является едва ли не самым наибольшим с детьми утешением и украшением в ее жизни. А то, что поступила так с матерью, не дает Зорине покоя. Может, если бы увиделась с ней, и выплакалась, и похвасталась, в каком согласии живет с мужем своим, как рада детям — может, тогда успокоилась бы и так часто не вспоминала бы Тиверию, своих кровных в ней. Но, увы, это ж, если бы увиделась. Знал бы, что это поможет, при гонце от князя Острозора изрек бы громогласно: «Я обещал своему народу мир и согласие. Не желаю идти на обров. Не пойду!» Да что сделаешь, когда заставляют нарушать данный когда-то обет. Еще несколько дней — и до стольного города на Втикачах донесется стремительный топот аварских и утигурских лошадей. Во всяком случае, может донестись.

Стольный город… Что с ним будет тогда? Не имеет же он крепких стен, ни других оборонительных сооружений. Так надолго оставался всего лишь княжеским детинцем, что ему уже и имя это дали — Детинец.

— Послезавтра, — сказал Зорине, — соберутся на месте под городом идущие со мной, и те, что остаются защищать землю на Втикачах, под твоим руководством. Будь готова, жена, взять их под свою руку и стать им предводителем.

Не раз уже убеждался князь Волот: как хорошо, что анты имеют среди соседей своих послухов. Что было бы и как повернулось бы, если бы те соседи объявились на рубежах Тиверской земли врасплох? Ей-богу, не то же самое, что при первом приходе Хильбудия. А предупрежденному вон как вольготнее. Давно разослал гонцов по башням и городищам, снарядил туда, где может быть трудно, отряды дружины, вот-вот соберет и выйдет против степных татей с ратью ополченцев.

Сторожевые башни вряд ли повредят переправе обров через Днестр. Объединиться они не смогут, а своя сила мала, чтобы навредить. Так и повелел им — сначала следить за передвижением обров, докладывать князю, сколько их, куда шествуют. Когда же пойдут через реку, навязать сечу, не дать переправиться беспрепятственно. Ну, а случится так, что переправятся, не увлекаться сечей с неравной силой, запереть ворота и защищать башни и гридницы до последнего.

И кутригуры и обры не такие, конечно, болваны, чтобы отправиться в чужую землю там, где их ждут. И выведают слабые места на Днестре, и приблизятся к тем местам незамеченные. Поэтому и тревожно у князя на сердце, потому ни себе, ни тем, кто выполняет его волю, не дает покоя. Шлет гонцов в один, шлет в другой, шлет и в третий конец и думает-размышляет, где может быть она, переправа его, супостата.

Произошло не худшее: первыми шли кутригуры и выбрали для переправы пологий берег ниже Закрутской башни. На нем было удобно встать всадникам, когда выйдут из реки, как выгодно и двинуться затем вглубь земли Тиверской, и это было долгожданное место, там супостатов ждали. Поэтому, когда зашевелилась на рассвете серая пелена противоположного берега, а вскоре последовали в Днестр ряды всадников, их встретили стрелами. Довольно часто и прицельно, ибо там, среди рядов, поднялась сумятица: слышались крики раненных, крики и угрозы испуганных. Но чуть ли не самый наибольший беспорядок в речном течении вносили лошади. Одни только ржали и бились в судорогах, другие, сгрудившись после чувствительного ужаленья, разворачивались, напирали на задних или кружились перед ними беспорядочно.

Кутригуры тоже надеялись на неожиданность: ушедших через Днестр вплавь, поддерживали стрелами лучники. Но что их стрелы, когда тиверцы сидели в тайниках — кто за деревом, кто за камнем, кто прикрывался матерью-землей. В то время, как кутригурские всадники все-таки добрались до тиверского берега и заставили защитников выйти из укрытия, встать у воды, чтобы не дать супостатам выйти из реки, их донимали стрелы, — и немало. Пока на них не обращали внимания, потому что видели: не до осторожности здесь. Кутригуры преодолевали Днестр в нескольких местах и везде — лава за лавой. А это малое утешение. Как ни трудно защищаться тиверцам, их все-таки мало; тем же, шедших из-за Днестра, не будет, казалось, конца-края, и кто знает, как повернулось бы, если бы не заколебались бы защитники котловины перед неравной силой, если бы кто-то из находчивых не подготовил степным татям ловушку, от которой у них полезли, от удивления, глаза на лоб и так и остались уже в безмолвном удивлении.

Пока сотня Закрутской башни защищала вместе с ополчением ближних селений тиверский берег, а гонцы гнали коней к князю и взывали о помощи, поселяне верхнего городища вязали спешно нарубленные на берегу бревна в плоты и держали их до определенного времени на привязи. Когда видаки, которым велено было следить за сечей в котловине, дали с башни знак: у наших трудности, тати вот-вот одолеют их, поселенцы обрубили топорами канаты и пустили плоты по течению — так, чтобы один шел ближе к тиверскому берегу, второй — далее, третий — еще дальше.

В вихре горячей сечи, тогда как одни держались из последних сил, другие напирали и видели: они вот-вот возьмут верх, на плоты не обратили внимания, вернее говоря, их не заметили. Только уже увидели и закричали не своим голосом, как эти безмолвные чудовища приблизились к кутригурским рядам, сильно и неумолимо двинулись на ряды. Кто-то старался избежать встречи с ними, добраться до тиверского или вернуться к уличскому берегу, кто-то норовил прикрыться жеребцом или встать на жеребца и с него броситься на плот, но безуспешно. Кара шла неумолимо, а сила и ловкость не всем стали пригодны. Прошло несколько мгновений — и плоты смяли, разбросали или накрыли собой кутригуров, накрыли и их лошадей. Те же, которые остались на одном и другом берегу, не имели уже возможности что-то сделать. Тиверцы, видя, что делает Днестр и плоты на Днестре с кутригурами, наоборот, воспряли духом и бросились на непрошеных «гостей».