Владимир Владимиров - Повесть о школяре Иве

Сообщив Иву о смерти Эвариста, священник скрыл эти ужасные подробности. Ив принял горестное известие, давно им ожидаемое из‑за тяжелой болезни отца, как неизбежное, но ускоренное ничем не оправданной жестокостью сюзерена.

Через три дня, напутствуемый благословением и наставлениями отца Гугона усерднее изучать науки и продолжать усовершенствоваться в письме — и то и другое откроет ему дорогу в жизнь, — обняв доброго учителя, постояв на деревенском кладбище у холмика свежей земли с низеньким, грубо сколоченным деревянным крестом, Ив пошел обратно в Париж. Позади осталась родная деревня. Так нерадостно встретила она Ива и так грустно проводила. Остались отец Гугон и слепая Жакелина да еще ветхая лачуга с заколоченной дверью и совсем позабытым в ней котом Рагоном.

Поздняя осень. Париж окутан синей дымкой. Издали о холма не отличить, где река, а где дорога. Не видно ни монастырских мельниц, ни городских печей. Замок Малого моста возник вдруг и словно повис в воздухе. Еще долго до вечера, а уже где‑то светится огонек Ив ловил себя на том, что радуется при мысли скоро увидеть знакомых людей, понимал, что эти люди стали ему близкими и большинство из них хорошие и благодаря им Париж стал для него вторым домом.

У ворот мостового замка толпился народ. Поперек дороги стояла тележка с корзинами, укрытыми сухими листьями, запряженная ослом. Бойкая крестьянка, владелица тележки, сыпала словами, доказывая что‑то, то упирая кулаки в бока, то тыча ими в нос королевскому сборщику. Тот в ответ выкрикивал ругательства, ухватив осла за уздечку. Рядом стояла повозка с дровами. Дровосек кричал, чтобы скорей пропускали в город, а его собака, стоя на Поленнице, истошно лаяла, топорща шерсть. Кругом них с выкриками и свистом шныряли мальчишки.

Сквозь эту шумную сутолоку Ив с трудом добрался до ворот.

На мосту — почти никого, туман и дым из труб, холодно. Люди, завернувшись в плащи, нахлобучив капюшоны, спешили к своим очагам. «Железная лошадь» была полна народу. Шумели игроки в кости. Пьяный голос тянул песню. Хохот, брань вперемежку. Хозяин, увидев Ива, бросился к нему навстречу, перекрывая шум своим громоподобным голосом:

— А–а! Вот он, наш школяр Ив! Сюзанна! Сюзанна! Смотри, кто вернулся! Что я говорил!..

— Ничего вы не говорили! — крикнула, подбегая, Сюзанна.

— Замолчи! Не омрачай его радости вернуться наконец в лоно «Железной лошади»! Клянусь, не дождаться февраля месяца, если я не отпущу ему сегодня даром кувшин гренадского!

С этими словами он охватил ручищей шею Ива, прижал его к себе и чмокнул в голову.

Сюзанна стащила с Ива дорожный мешок и с раскрасневшимся лицом, с блестевшими радостью глазами взяла его за руку:

— Идем скорей к магистру Петру, пока он не улегся спать.

Когда подошли к лестнице, Сюзанна тихо сказала:

— У него и переночуешь. Он позволит, я знаю…

На лестнице было темно, но в щели под дверью был Виден свет. Прежде чем постучать, Ив приложил ухо к двери и услышал тихие шаги. На стук ответил тонкий голос магистра Петра:

— Кто там?.

Стукнула отодвинутая задвижка, и дверь осторожно приоткрылась, пропустив свет светильника.

— О! — воскликнул магистр. — Ave, prior discipulus meus! [97] Здравствуй, мой лучший ученик! (лат.) Входи, входи… Я собирался лечь спать. Садись вот сюда и расскажи, как путешествовал. Что старик Гугон? Хочешь курицы? Ешь, ешь, наверно, проголодался.

Ив не отказался.

Магистр Петр внимательно выслушал рассказ Ива о поединке барона де Понфора с дю Крюзье, о суде божьем, о смерти отца и о наставлениях священника.

— Да, бессмысленны и мерзостны эти поединки и турниры нашей знати. Свет истинной науки не скоро еще отточит тупой разум этих господ. Не помогут и проповеди клириков, зачастую принимающих участие в их походах и войнах. Мало того — благословляющих господ на эти дела. Мерзок и жесток и дю Крюзье, как большинство их.

Магистр отнесся сочувственно к тяжелым переживаниям Ива, старался утешить его.

— А старик Гугон верен себе: человеколюбив, как подобает слуге бога, и разумен, как добрый ученый. Он прав: искусное чтение и превосходное писание определяют достойного человека. Я не сомневаюсь, что ты преуспеешь и в науках и в письме, станешь действительно scribtor egregius [98] Превосходный писец (лат.). . Смотри, если бы не искусство переписывания, ты умножил бы собою толпу несчастных бродячих школяров, просящих милостыню у наших церквей и таверн. Или, хуже того, связался бы с такими, как Алезан и его прихлебатели, которые научили бы тебя иной «науке» — обманывать, играя в кости, воровать и пьянствовать. Благодаря Гугону ты научился грамоте латинской, и счету, и молитвам. Теперь постигнешь грамматику, риторику и диалектику, а там и астрономию с геометрией, музыку и потрудишься к великой славе семи свободных искусств!..

Магистр Петр еще долго говорил, поучая Ива и шагая по комнате босиком Иву стоило немалых усилий не зевнуть громко. Веки слипались, вот–вот заснет сидя. Магистр заметил это.

— Пожалуй, нам пора спать… Да, вот еще что: я уговорился с аптекарем Амброзиусом, что он пустит тебя снова ночевать к себе, иначе я не стану покупать у него травы и настои. Иди к нему завтра. А теперь ложись.

Магистр произнес это, сидя на кровати и стягивая штанину.

— Я тушу светильник. Эти подлецы торговцы гарным маслом дерут втридорога.

И уже в полной темноте продолжал:

— Скажешь аптекарю, чтобы прислал мне меду. Прекрасное средство для питья и для втирания в больные места тела. Это свойство меда было известно древним. Греки уверяли, что пчеловодству научил людей Аристей, сын бога Аполлона…

Что говорил дальше магистр Петр, Ив не слыхал — он крепко спал.

Все чаще и чаще шли дожди, все реже проглядывало солнце. Прохожие, скот, лошади месили на мосту глубокую грязь, комья ее от колес повозок летели в стены домов Потом осенняя стужа, слякоть и сильный ветер сменились заморозками и январским снегом. Стало веселей от солнечных дней, белых полей, синего неба и прозрачности воздуха. Сена и Бьевра радостно заискрились.

Школа магистра Петра поместилась на зимнее время в верхней комнате таверны «Белый вол», на другом конце моста Уроки нередко прерывались шумом драк и непристойными выкриками пьяных мужчин и женщин в таверне. Магистр в отчаянии закрывал уши ладонями и бегал взад и вперед по комнате, сознавая свою полную беспомощность.

Ив был прилежен в учении и в переписывании для магистра Петра и для монаха отца Иннокентия. И аптекарю не на что было жаловаться — Ив приходил ночевать вовремя и платил аккуратно. А если оставался ночевать у оружейника Симона, то предупреждал об этом сира Амброзиуса.

В семье оружейника Ив нашел прежнее радушие. Эрно обрадовался Иву, хотя и упрекал сначала за исчезновение после поединка рыцарей. Симон и его жена приняли близко К сердцу злоключения Ива. Они сказали, чтобы он каждый день приходил и обедал с ними.