Людо Зубек - Доктор Есениус

Это самые близкие. А сколько еще людей узнал он в Праге, сколько их умерло…

Он думает о них, но вот пришли ему на ум слова Кеплера, сказанные им при последней встрече:

«Мне придает силы мысль, что я служу не императору, но человечеству; что я тружусь не только для нынешнего поколения, но и для потомства».

С торжественным чувством принимает Есениус от вице-канцлера эпомидем и золотую цепь, символ своего звания.

Еще большая торжественность звучит в его голосе, когда он произносит присягу. Облаченный в академическую мантию, он открывает статуты и присягает университету, что будет свято чтить все законы, что будет верен королю и королевству; что будет разумно расходовать деньги, которые доверят ему; что употребит их на пользу университета и что после окончания срока его избрания он по крайней мере месяц останется в Праге, чтобы ответить, если потребуется, за все поступки на посту ректора. И, наконец, он обещает записывать все наиболее достойные памяти события.

После присяги профессоров новому ректору — ее составил проректор от имени всех профессоров — Есениус встает и начинает свою пространную речь. В речи о пользе наук он не скрыл того, в каком упадке находится некогда столь славный Карлов университет, упомянул и о причинах сего и, наконец, набросал план преобразований.

И он завершил свою речь горячим призывом к дефензорам:

— Милостивые любезные защитники и друзья, прошу вас — так же согласно, как вы побеждаете врагов наших, боритесь против варварского невежества. Если вы неукоснительно будете стремиться к этой цели, наша академия вознесется на невиданную доселе высоту. Если бы я дожил до этого времени, я считал бы, что родился в золотом веке.

Есениус имел твердое намерение вывести университет из того положения, в котором он находился в последние годы.

Поэтому его не ослепил блеск золотой цепи, возложенной на его груди. Он чувствовал только ее тяжесть. Его радовало это избрание, но он глубоко сознавал ответственность, которая была связана с его новой должностью. Университет и дефензоры оказали ему великое доверие.

«Я сделаю все, чтобы не обмануть этого доверия, — решил он, — даже ценою жизни».

Ладью, кормчим которой сделали Есениуса, ожидало беспокойное плавание.

Дефензоры признавали только права, которые дала грамота Рудольфа II, но о своих обязанностях забывали. Есениус с его поистине демосфеновским красноречием натыкался на глухую стену молчания, стоило только зайти речи о нуждах университета.

В конце концов, это было понятно: дефензоры не знали подробностей университетской жизни.

Хуже было непонимание некоторых профессоров. Слишком привыкли они к старым порядкам и ни за что не хотели нововведений, предложенных новым ректором. Сколько сил и напряжения стоило ему убедить их отказаться от этих порядков, вредных университету! Многие способные профессора, которые охотно согласились бы принять место в университете, не могли туда попасть.

И в хозяйстве царила неразбериха. Профос Главной коллегии и директора студенческих коллегий хозяйничали как бог на душу положит. За ними никто не надзирал, никто не знал, куда уплывают доходы университета. А университетская казна была постоянно пуста.

Когда новый ректор осудил такие порядки, он встретил дружный отпор профоса и всех директоров, да и остальных профессоров, которые опасались, что новые порядки только ухудшат их положение.

Есениуса называли справедливым Катоном. Но в этом прозвище скрывались насмешка и неприязнь.

В начале 1618 года в ректорскую канцелярию явились дефензоры Вацлав Будовец и граф Шлик.

— Мы пришли попросить вас о службе, магнифиценция, — начал Будовец. — В марте мы хотим созвать в Праге съезд протестантских сословий, чтобы решить, как помешать дальнейшему нарушению грамоты его величества. Если мы не примем участия в распрях костелов в Броумове и Гробах, император будет считать, что грамота и уравнение в правах больше не существуют.

Броумов и Гробы — две общины, которые стали краеугольными камнями борьбы протестантских сословий против императора. Есениус знал всю эту историю, в университете часто говорили о ней. Годами длился спор этих двух общин с католическими властями о праве протестантов строить свои костелы на земельных участках, принадлежащих католическим магнатам. Гробский костел был построен на земле бржевновского аббата, а броумовский — на земле пражского архиепископа.

Наконец дело дошло до того, что пражский архиепископ приказал разрушить костел в Гробах, а брженовский аббат приказал костел в Броумове закрыть. Некоторых членов общины посадили в тюрьму.

Шлик сказал язвительно:

— Пока у Матиаша не было наследника престола, он не решался так открыто нарушать грамоту. Но теперь, когда мы проголосовали за Фердинанда и позволили ему короноваться чешским королем, Матиаш решил, что ему теперь нечего нас больше бояться. И вот результаты — события в Броумове и в Гробах.

— Мы должны решительно выступить против императорского своеволия! — энергично заявил Будовец. — Долг дефензоров велит нам оборонять веру против всяческих нападок. Поэтому мы решили созвать съезд наших сословий. Мы желали бы, чтобы съезд происходил тут, в Главной коллегии.

Это было слишком неожиданно.

— Пусть простят мне ваши милости, но я боюсь, что академический статут не дает мне права решать подобные вопросы.

— Как же так? — быстро отозвался Будовец. — Разве академия собирается выступить против нашего святого дела? Разве интересы Карлова университета расходятся с интересами чешских сословий?

Шлик только слушал. Потом сказал спокойно:

— Грамота отдает Карлов университет под попечительство дефензоров. Его магнифиценция, как видно, не считает нас представителями дефензоров. Можно исправить эту формальность. Мы пришлем вам решение с подписями всех дефензоров.

— А может быть, вы не намерены подчиняться решению? — Раздражение Будовца еще не улеглось.

Ректор оставался бесстрастным.

— Я нимало не сомневаюсь в правах дефензоров, — ответил он мирно. — Но понимаю так, что академия подсудна им только в деле приема и увольнения профессоров, в деле имущества и в других подобных делах.

— Значит, охрана свободы совести не касается академии? — взорвался Будовец.

Шлик, опасаясь ссоры, вмешался;

— Я понимаю опасения его магнифиценции, ведь и я был ректором университета в Иене. Мы должны выслушать его. И выслушать спокойно, потому что я убежден, что доктор такой же ревностный христианки, как и мы.