Людо Зубек - Доктор Есениус

После Нового года его пришел навестить Кампанус, принес ему поздравление от всех профессоров и десять золотых. Больше университет дать не мог. Прежде всегда находился какой-нибудь меценат, который жертвовал деньги на доброе слово кого-либо из профессоров, но с этого несчастного воскресенья 8 ноября все стараются обойти академию, как проклятое место. Пусть ректор не сердится на профессоров. Может быть, он поручит продать кое-какие вещи…

Есениуса обрадовал приход друга и его обещание еще прийти. Возможно, он принесет какое-нибудь радостное известие — ведь университет делает все возможное, чтобы помочь ректору вновь обрести свободу. Он, Кампанус, убежден, что это удастся, — кроме Есениуса, никого не арестовали, и он не видит причины, почему бы держать в тюрьме ректора…

В самом деле, в чем могут обвинить его? Его удивляло, что до сих пор ни разу не было допроса. Кто заинтересован в том, чтобы держать его в тюрьме? Неужто это дело Зденека Лобковица, который после победы Фердинанда снова стал верховным канцлером? Но как бы там ни было, нет никаких причин беспокоиться.

Его надежда на скорое освобождение возросла, когда ему вернули письменные принадлежности. Он писал, и время летело быстрее, хотя работать можно было только вечерами, при свете свечи, потому что днем в камере было слишком темно — январские дни короткие и хмурые. Когда на улице бушевала метель, в камере и днем было как ночью, но зажигать свечу узнику не разрешали; он слушал, как бьют часы на башне, и ждал вечера.

Но бывали и другие дни. Ясные, солнечные зимние дни, когда на улице трещал мороз, стены покрывались инеем, и узник часами простаивал, прижавшись спиной к печке, которую топили из коридора. Тогда было не до писания. В такие дни он с тоской глядел на кусочек голубого неба и радовался первым солнечным лучам, проникающим в его тюрьму. С прояснившимся лицом смотрел он на золотистый квадрат решетки на стене и следил за тем, как он передвигается; как почти незаметно он опускается на кирпичный пол, а к полудню становится все меньше и уж не движется, как будто натолкнулся на невидимое глазу препятствие — потом сразу квадрат света исчезал, и в камере разливались сумерки. Раньше чем свет совсем пропадал, Есениус прикрывал его ладонью, теплое прикосновение солнца наполняло его таким чувством, как будто весь он согревался на солнце, на свободе.

Когда минутный мираж исчезал, узник начинал разглядывать стены. Сырость начертала на них неправильные пятна серо-черных оттенков. В сумраке эти пятна принимали различные образы, и он узнавал в них фантастические лица, страшных зверей, как будто неизвестный художник старался оживить видения Апокалипсиса, а то он видел дальние страны и загадочные растения. Образы эти меняли свой вид; каждый день он видел иные картины.

До того, как ему разрешили иметь перо и бумагу, его мучила мысль, что он не может писать, теперь он болезненно переносил отсутствие книг. Это было жестоким мучением. И он стал повторять целые выдержки из своих любимых произведений. Он отлично знал древнегреческую и римскую литературу и помнил много на память. Но до сих пор ему никогда не приходилось так напрягать память, потому что он всегда мог перечитать позабытое. А тут не было книг. Потому он как можно больше старался извлечь из своей памяти. Многое он позабыл, множество стихов навсегда стерлось. Все же он упрямо напрягал память и наконец из отдельных стихов, как из мозаики, составил целую поэму, а потом вполголоса читал, наслаждаясь ее красотой. Как ново, как свежо он воспринимал сейчас «Письма с Черного моря» Овидия! Только теперь вполне понял он и постиг всем сердцем их горестную красоту.

И в самом деле, что делают его друзья? Где они? И кого в нынешнем своем положении может он почитать за друга? Ему обидно, что он забыт, но он ищет сам этому оправдания: ведь каждому следует позаботиться о себе. И каждый боится…

В таких мрачных размышлениях — надежды сменялись отчаянием — тянулось однообразное время. Прошел январь, февраль близился к концу.

Однажды ночью, в конце февраля, Есениуса разбудил шум, топот тяжелых окованных сапог, скрежет ключей в ржавых замках и хлопанье дверей.

«Что происходит?» — подумал он, окончательно просыпаясь и прислушиваясь. Из обрывков разговора, доносившихся к нему, он хотел узнать, что творится снаружи. Как видно, привели новых узников. И их, должно быть, много… Кто они? Завтра он все узнает от тюремщика.

Ждать до следующего дня не пришлось. Тяжелые шаги приближались к его камере. Загремели ключи, и тяжелые окованные двери отворились.

— Доктор Есениус, одевайтесь и готовьтесь в дорогу! — прокричал тюремщик, ожидая у дверей исполнения своего приказа. Рядом стоял страж с чадящим факелом. Двери оставались открытыми.

И через двери Есениус узнал в коридоре две знакомые фигуры: доктора Риппла и бывшего капитана староместского ополчения Яна Кутнауэра из Зинненштейна.

Сердце Есениуса забилось от радостного волнения. Он счел, что настал час освобождения. Улыбнувшись тюремщику, он спросил:

— Меня отпускают на свободу?

Тюремщик замотал головой, и на его лице мелькнуло сочувствие. Это он носил Есениусу еду из ближайшей гостиницы. Узник склонил его на свою сторону несколькими талерами. Теперь, когда этого узника не станет, тюремщику придется искать нового источника доходов. К счастью, среди новоприбывших найдутся такие, которые с удовольствием будут платить за подобные услуги.

— К сожалению, такого приказа я не получил, — ответил тюремщик. — Я должен отвести вас к карете, которая доставит вас в Белую башню на Граде, где находятся другие благородные узники.

Радость Есениуса исчезла так же скоро, как и возникла.

У входа ждала крытая повозка с двумя вооруженными всадниками впереди и двумя сзади. Один из всадников впереди кареты держал в руке горящий факел.

Узник на минуту остановился и полной грудью вдохнул свежий воздух, полный влажных испарений от тающего снега, который сгребли перед ратушей и домами на Староместской площади в кучи высотой с человека. Тюремщик не торопил его, а у ожидающих солдат времени было вдоволь. А может быть, в их сердцах отозвалось то немногое, что оставалось в них человеческого, когда они увидели, как действует на заключенного этот минутный мираж свободы. Пересечь площадь и короткую Железную улицу— и Каролинум! Но между домом и им непреодолимая стена, воплощенная в этих людях: в тюремщике и солдатах.

И после волны, которая на мгновение смыла с него все тяготы и окрылила его тоску, новая волна принесла новую тяжесть. Из одной беды в другую — вот и вся перемена, которая ожидала его. Ноги его отяжелели, по всему телу разлилась слабость…