Людо Зубек - Доктор Есениус

И он собрался к Бахачеку. Кеплер предложил пойти вместе с ним.

Когда Есениус изложил Бахачеку цель своего визита, тот стал его успокаивать:

— Профессорский совет уже решил предоставить вам квартиру в Лоудовой коллегии. Речь идет только о ремонте и побелке… Надеюсь, это будет не дорого стоить. Но дело в том, что в университетской казне сейчас хоть шаром покати.

— Если задержка только в этом, я бы мог помочь. Сам расплачусь с мастерами, а университет мне вернет, когда у него будут деньги.

— Вот и прекрасно! — воскликнул успокоенный Бахачек. — С таким предложением мы можем хоть сейчас идти к ректору Быстржицкому. Разумеется, не обязательно сию же минуту, но, во всяком случае, уже сегодня мы можем все решить. Прежде всего нам не мешает немного подкрепиться.

Бахачек ударил несколько раз в ладоши и, когда явился слуга, распорядился подать пива.

— Надеюсь, хмельное лучше слез, не так ли? — улыбнулся Бахачек своим гостям, когда слуга вышел. — У меня уже слюнки текут.

В этот момент кто-то без стука отворил дверь.

Бахачек удивленно оглянулся, думая, что это слуга. Однако это был не он.

— Ах, это ты, Симеон? — добродушно воскликнул Бахачек. — Приветствую тебя. У тебя какие-нибудь новости?

В дверях стоял человек среднего роста, в рваном платье. В одной руке он держал потертую меховую шапку, в другой — посох. За плечами висела холщовая котомка. Из грязных башмаков, привязанных к ногам веревками, высовывались пальцы. Лицо у него было заросшее, с неопрятными усами и длинной бородой цвета соломы. Такого же цвета растрепанные волосы спускались до самых плеч. Глаза странно блестели.

Он заговорил пророческим голосом:

— Мир дому сему. Бог наш и спаситель Иисус Христос повелевает нам напоить жаждущих и накормить голодных. Живем мы не для того, чтобы есть, а едим для того, чтобы жить. А живем мы для того, чтобы служить богу. Посылает бог к вам, почтеннейший и ученейший профессор, своего раба, чтобы завтра вы позаботились о нем так, как заботится отец наш небесный о птицах, которые восхваляют его своим пением.

Молодой человек умолк.

— Добро, добро, Симеон, — дружески ответил ему Бахачек, — можешь приходить завтра завтракать и обедать и ужинать. Ты давно у нас не был.

— Я прихожу, когда бог велит.

— Молодец, правильно поступаешь, — одобрил его слова Бахачек, изо всех сил стараясь сдержать улыбку. — А хорошо ли ты несешь службу, порученную тебе богом?

— Я стараюсь разбудить уснувшее сознание грешников, и господь бог каждый день записывает деяния мои. Если бы я молчал, камни бы стали взывать. И, если голос мой ослабеет, бог пошлет мне с ангелом трубу, звук которой уничтожил стены Иерихона.

Есениус слушал юродивого со смешанным чувством. Сострадание, которое испытывает каждый порядочный человек при встрече с людьми несчастными и убогими, постепенно уступало в нем профессиональному чувству. Симеон начинал интересовать его как больной.

Есениус обратился к Бахачеку с просьбой узнать у Симеона, правда ли, что мастер Прокоп якобы извлек камень из его головы.

Симеон охотно рассказал эту историю, придав ей, однако, другой смысл.

— Итак, я жил во грехах. Много их у меня было, я давили они мне душу, словно камни. И возвестил тогда господь бог, что пора взяться за ум и исправиться. Но я не услышал его голоса я продолжал грешить. И отец небесный наказал меня, вложил в мою голову камень. И камень этот заставил меня почувствовать всю тяжесть моих грехов. И все же бог не захотел, чтоб с этим грузом я ходил до самой смерти. Это было лишь предостережение. И послал он ко мне мастера Прокопа, который вывел меня на путь спасения. Прокоп избавил меня от камня в голове, а бог от грехов. И открыл мне бог глаза, и понял я, что все это было лишь испытанием. Выдержал я это испытание, и господь бог сделал меня своим посланцем.

Рассказывая эту историю, Симеон сохранял полную серьезность. Он так уверовал в свое назначение, что слушатели не могли его разубедить. Да они и не пытались — все равно ничего бы не вышло.

Бахачек без улыбки спросил:

— А нам ты не принес какой-нибудь вести?

— Вам нет, — ответил Симеон все так же серьезно, не замечая скрытой ирония в голосе Бахачека. — Вам-то нет, а вот этому доктору принес, — продолжал Симеон, указывая выразительным жестом на Есениуса.

— Что за весть? Надеюсь, ты можешь сообщить ее при нас?

— Обуял его смертный грех гордыни. Уподобился он падшим ангелам, которые возомнили себя равными создателю своему и отказали ему в послушании. И захотел он проникнуть в тайну, сокрытую богом от взора человеческого. Есть у него еще время раскаяться в грехах своих и стать праведным. Вяжу его насквозь, и душа его, словно книга, раскрыта передо мной. Но он, если вскроет тело мое, ничего не найдет в нем, ибо слеп есть. Взгляд его затуманила гордыня. Пойдет он, слепой, путями-дорогами, а услышит голос, который заманит его на край пропасти.

Симеон нахлобучил шапку и с достоинством вышел.

После его ухода в комнате воцарилось неловкое молчание.

Есениус не понял Симеона я вопросительно смотрел на Бахачека, ожидая, что тот переведет ему слова юродивого.

— Пустое, — махнул рукой Бахачек и громко рассмеялся. — Бог его знает, откуда он все это берет. Вычитает что-нибудь в Библии, подхватит у проповедников, да и сам придумает, недаром отец у него слыл грамотеем. Потом в голове у него все перемешается, и такую чепуху он городит, что ничего понять нельзя. Вроде того, что вы сейчас услышали.

Но Есениуса не удовлетворил ответ Бахачека, и тот вынужден был перевести ему все.

— Хорошо, что я не суеверен, — засмеялся Есениус. — Но теперь я уже не удивляюсь, что люди побаиваются Симеона и уверены, что он ясновидец. Он говорит так убежденно, что простой человек волей-неволей поверит его прорицаниям. Лишь бы это к нему не относилось. Люди ведь не любят слушать неприятные для себя вещи. Даже тогда, когда их говорит юродивый.

Есениус извинился и поднялся. Слуга проводил его в ректорские покои.

Когда Есениус ушел, Бахачек спросил у Кеплера:

— Как вам нравится наш доктор?

— Странный он человек, — задумчиво ответил Кеплер. — Но что-то влечет меня к нему. И все же я не могу сказать, что он близок мне по своему характеру. Наоборот, в нем есть нечто такое, что, как мне кажется, разгадал Симеон. Не смейтесь, вы ведь знаете, что говорят о словах юродивого.

— Что они сама истина, — докончил Бахачек мысль Кеплера.

— Совершенно верно. Ведь юродивый правильно подметил основную черту в характере Есениуса.

— Гордость?

— Он назвал это гордыней, то есть не столько гордостью, сколько честолюбием. Чудовищным честолюбием, которое бушует, словно огонь, и требует быстрого успеха.