Людо Зубек - Доктор Есениус

Есениус усмехается про себя и шагает дальше. Ибо рог единорога — только первая диковинка в ряду других. Мехом отороченная шапка — это шапка Пршемысла Пахаря, а вот эти два огромных заржавелых гвоздя — из Ноева ковчега, их достоверность подтвердил сам иерусалимский патриарх. Грамота об этом лежит здесь же…

Потом император открыл дорогую, инкрустированную деревом шкатулку и показал восхищенному Есениусу два корня, напоминающие человеческие фигурки. Один из них походил на мужчину, другой на женщину.

На фигурках были надеты шелковые рубашечки — на одной розовая, на другой голубая.

— Мандрагора, — произнес Рудольф и передал фигурки Есениусу, чтобы тот мог рассмотреть их вблизи. — Это близнецы. В голубой рубашечке — он, и зовут его Марион; в розовой — она, ее зовут Труданчес. Удивительно изящная вещица! Стоила несколько тысяч золотых.

Есениус знал, почему у суеверных людей мандрагора ценится так дорого. Растет она будто лишь под виселицей. Когда ее вытягивают из земли, она якобы стонет, и так страшно, что тот, кто услышат эти стоны, умирает от страха. Поэтому никто не может сам вырвать мандрагору из земли. Самый удобный способ добыть ее — привязать один конец веревки к мандрагоре, а другой — к собачьему хвосту. Потом с дальнего расстояния испугать собаку звуком трубы или выстрелом. С вытащенной мандрагорой собака далеко не убежит, потому что быстро околеет. После этого мандрагора теряет свою вредную силу и начинает приносить своему владельцу одну лишь пользу.

Есениус вспомнил о покойном Тадеаше Гайеке, который осуждал людей, веривших в волшебную силу мандрагоры, и рассказывал, как ловкие мошенники обрабатывают различные корешки, чтобы они имели форму человеческой фигуры…

Наконец император подводит Есениуса к отдельно стоящему деревянному ящику, на котором нарисована человеческая фигура. В нем покоится редкое сокровище: египетская мумия. Рисунок на крышке ящика, изображающий человека, сделан несколько тысячелетий назад египетским художником. Император сам открывает крышку, и Есениус смотрит на набальзамированный, обвитый полотняными лентами труп египтянки, у которой уже нет части ноги.

— Это доктор Писториус понемножку отщипывает, — объясняет император. — Приготавливает «тинктуру мумия». Недавно пан гофмейстер Криштоф Попел из Лобковиц выпросил кусочек. Растер его в порошок, смешал с каким-то вареньем, принял и очень скоро выздоровел. «Тинктура мумия» — весьма надежное средство.

Есениус молчит. Еще ни одному больному он не прописывал этой «тинктуры». Он знает более верные лекарства.

— А если не помогает даже «тинктура мумия», обязательно поможет этот образок.

Император вынул из небольшого, украшенного перламутром ларца какую-то святую иконку и показал Есениусу ее обратную сторону. На ней была надпись. Есениус прочитал:

sator

агеро

tenet

opera

rotas

— Вы можете это прочесть слева направо, справа налево, сверху вниз и снизу вверх, и каждый раз получатся те же слова, которые даны в первоначальном тексте.

— Sator агеро tenet opera rotas, — прочитал Есениус и вполголоса перевел: — «Своими трудами поддерживает кормчий колеса в движении».

— А знаете, кто этот кормчий? Господь бог.

— Ваше величество полагает, что этот образок и все эти средства являются верным лекарством против болезней? — учтиво спросил Есениус.

— Вы прекрасно знаете принцип Гиппократа: «Где не поможет лекарство — поможет нож. Где не поможет нож — поможет огонь. А где и огонь окажется бессильным, там речь идет о неизлечимой болезни». Однако Гиппократ был язычником. Мы, христиане, не можем ограничиваться его тремя средствами. Нам всегда остается еще одно, последнее и вернейшее средство — бог. Неоднократным повторением слов, написанных на этом образке, больной наверняка вымолит помощь божию и вылечится…

«…или помрет», — подумал Есениус. Но вслух свою мысль не высказал.

Поблагодарив самым учтивым образом императора за оказанное внимание, Есениус отправился домой. В душе у него были противоречивые чувства. Осмотр императорских художественных сокровищ дал ему истинное наслаждение. Но вместе с императорские курьезы поколебали его уверенность в подлинности многих произведений и наполнили душу сожалением, что ловким торгашам и жуликам удалось выудить у доверчивого монарха столько денег за эти сомнительные ценности.

На другой день управляющий императорскими коллекциям Страда спросил у Есениуса:

— Домине доктор, вы повидали мир. Так скажите мне искренне, приходилось ли мм встречать что-нибудь подобное?

Он ждал, кто Есениус рассыплется в похвалах. Но доктор в раздумье ответил:

— Когда я учился я Падуе, меня интересовали жизнь и философия Савонаролы, флорентийского проповедника, которого как еретика сожгли па костре. Я отправился во Флоренцию, чтобы там на месте познакомиться с его жизнью. Мне посчастливилось увидеть художественные собрания, принадлежащие роду флорентийских владык Медичи. Хотя тамошнее собрание не столь богато, как собрание его императорского величества, но думаю, что оно гораздо ценнее…

Страда прервал Есениуса:

— Можете себе представить, сколько миллионов истратил император на все эти сокровища?

Страда чувствовал себя задетым тем, что кто-то осмелился подвергнуть сомнению ценность и значение императорского, а в каком-то мере и его художественного собрания.

— Я уже слышал о том, как щедро расплачивается император за произведения искусства и другие ценные вещи. Но, кроме императора, от этого никто ничего не выигрывает. Флорентийские коллекция Медичи доступны всем художникам, и они могут на них учиться. А самые выдающиеся творения находится даже в общественных местах: в храмах и дворцах. Купол флорентийского собора Брунеллески возвышается над всем городом, и каждый может любоваться его безмерной красотой. Надгробие на могиле Медичи, созданное Микеланджело, не спрятано, как запретная вещь, а выставлено для обозрения всех посетителей часовни. «Персей» Челлини [29] Челлини Бенвенуто (1500–1571) — знаменитый итальянский скульптор, ювелир, гравер и писатель. в Лоджии деи Ланци открыт каждому, кто проходит через площадь, точно так же как и восхитительные барельефы Джиберти на дверях баптистерия. Извините, что я касаюсь таких подробностей, но вы знаток и прекрасно понимаете, что я имею в виду… Скажите, если бы вы не состояли на государственной службе при дворе, а жили просто в Праге, разве вам не было бы обидно, что здесь, чуть ли не в двух шагах от вас, столько прекрасных творений, которые вам недоступны? Не плохо ли это?

Говоря все это, Есениус так разгорячился, что увлек и Страду. Но, как верный государственный чиновник, Страда не мог ничего сказать против императора. Однако он не осуждал и Есениуса. Он задумчиво произнес: