Людо Зубек - Доктор Есениус

Он вскочил, подошел к столу и показал Есениусу книгу, лежавшую под письмом Галилея:

— Взгляните!

Есениус взял тоненькую книжку. Франческо Сицци «Dianalа». Имя автора было ему незнакомо, ничего не говорило и название.

— Книжку мне прислал Галилей, — пояснил Кеплер. — Сицци итальянский аристократ. Он доказывает в этой книге, что у Юпитера вовсе нет четырех лун, о которых поведал миру Галилей.

— О! Это смелое утверждение, — воскликнул Есениус. — А чем он обосновывает ошибку Галилея?

— У него семь аргументов. Вы только послушайте! — Кеплер стал перечислять. — Во-первых, все астрономы мира всегда считали, что планет семь, а не больше. Во-вторых, семерка есть абсолютное число — ведь и неделя, установленная богом, имеет семь дней. В-третьих… — Приводя каждый новый аргумент, Кеплер загибал один палец на руке, как бы желая этим подчеркнуть значительность каждого довода Сицци. — В-третьих, тела имеют четыре физические особенности: холод исходит от Сатурна, засуха — от Марса, тепло — от Юпитера и влажность — от Венеры. Остальные три планеты, согласно гороскопам, регулируют эти явления. В-четвертых, возможность существования других планет противоречит учению астрологии. В-пятых, семи существующим металлам соответствует семь планет и больше их быть не может. В-шестых, Ветхий завет говорит о семи планетах, в соответствии с этим у евреев принят семисвечник. И, наконец, седьмой, последний аргумент: Джованни Пико де Мирандола в своем сочинении «Гептафо» доказал, что священное писание признает только семь планет и, следовательно, утверждения Галилея, открывшего еще четыре небесных тела, находятся в противоречии со священным писанием.

— А что на это говорит Галилей?

— Ничего. Смеется. У него есть аргумент, который опровергает все доказательства Сицци: прибор для наблюдения за звездами. И каждый может убедиться собственными глазами в справедливости его утверждений.

— Вы думаете, что люди больше поверят своим глазам, чем Сицци или Мирандоле?

— Поверят, увидите, поверят! — решительно сказал Кеплер и отбросил книжку Сицци.

Мария и Барбора молча слушали этот спор, ибо не подобало женщинам вмешиваться в споры мужчин. Барбора потихоньку поднялась и пошла взглянуть, спит ли Зузанка. А пока она ходила, Мария с напряженным вниманием прислушивалась к беседе мужчин. При последних словах Кеплера она воскликнула:

— Как прекрасна, как восхитительна ваша вера в победу человеческой мысли! Ах, если бы вам удалось как можно скорее найти доказательства, которые вы ищете!

— Благодарю вас за поддержку, пани Мария, — горячо ответил Кеплер и, обернувшись к Есениусу, добавил. — Какой вы счастливый, Иоганн, что у вас такая жена!

Похвала Кеплера заставила Есениуса вновь испытать угрызения совести. Так ли он относится к Марии, как она того заслуживает? Уже не раз он убеждался, что во многом она разбирается лучше его. Но, к сожалению, он приходил к такому выводу только тогда, когда сталкивался с неудачей.

Когда они вернулись домой, Есениус с некоторой укоризной сказал:

— А почему бы тебе не давать мне такие же советы, как Кеплеру?

— И это говоришь мне ты, Иоганн? Неужели я тебе мало даю советов? Только ты всегда хочешь жить своим умом.

Мириам понемногу выздоравливала. Она уже ходила и, когда Есениус пришел ее проведать, встретила его, как старого знакомого.

Убедившись, что состояние здоровья девушки не вызывает опасений, Есениус сказал раввину, что дальнейшие посещения уже не нужны, и напомнил ему об обещанном:

— Когда бы мы с моим другом Кеплером могли прийти к вам, высокочтимый рабби, чтобы убедиться в ваших талантах?

Они условились о дне визита. Все это время Есениус и Кеплер гадали, чем удивит их раввин Лев.

Вступив в Еврейский город через ворота за Староместским рынком, они словно очутились в совершенно ином мире. Казалось, эту часть Праги от остального города отделяли не только внушительные ворота и стены, а какое-то бескрайнее пространство, преодоление которого требует длительного времени. Там, за воротами, — широкий, вольный мир. В гетто совсем другое ощушение. Кажется, что дома, выстроившиеся вдоль узких улочек вот-вот тебя раздавят. Улицы здесь кривые. Видны только первые два-три дома, а что там впереди, за ними, неизвестно.

В пестрой толпе снуют здесь и христиане и евреи. Богатые горожане идут рядом с виноградарями и влтавскими сплавщиками. А среди них мелькают местные обитатели с желтыми кругами на груди, приветствующие друг друга и разговаривающие между собой на родном языке, дабы не могли понять «неверные».

Чтобы не привлекать к себе внимание, друзья шли не спеша, делая вид, что не преследуют никакой цели. Они прошли через все гетто. В общем, вели себя так, как и сотни других, которые пришли сюда за покупками или просто так поглазеть.

Добравшись до кладбища, прилегающего к стенам гетто, они повернули обратно и, миновав синагогу, в которую не смеет ступить нога иноверца, остановились перед домом «У каменного льва».

Вежливость требовала прежде справиться у раввина о его здоровье. Потом Есениус порадовался быстрому выздоровлению Мириам. И только после того, как они поговорили о делах, которые в равной степени интересовали всех, Есениус обратился к раввину с вопросом, готов ли тот показать им «представление». Раввин ответил, что готов, и ввел их в небольшую комнату, всю задрапированную тяжелым красным бархатом. Окон в комнате не было. На столе в семисвечнике мерцали свечи.

Раввин предложил друзьям сесть. Посреди комнаты стояло два стула. Кроме стола со светильником и этих двух стульев, никакой другой мебели в комнате не было.

— Оцените сами результаты моего скромного искусства, — произнес раввин и стал гасить свечи одну за другой.

Комната погрузилась во мрак, и только кончики фитилей на двух свечах чуть-чуть искрились, постепенно тускнея. Потом и они погасли, наполнив комнату тяжелым, удушливым дымом.

Кеплер, у которого были слабые легкие, раскашлялся.

В темноте они не различали фигуры раввина, и только по его бормотанию определили, что он стоит перед ними и произносит что-то похожее на заклинание.

Есениус почувствовал неприятный озноб. В голове у него пронеслись слышанные им страшные истории о ритуальных убийствах, но он тут же постарался отогнать эти бесполезные мысли.

Впрочем, ему не пришлось долго размышлять, так как вскоре послышался слабый шорох и черная стена, стоявшая перед ними, стала постепенно сереть, как это бывает на рассвете, когда вдруг в темноте проступают переплеты окон.

Есениус решил, что раввин раздвинул тяжелый занавес и серая поверхность, представшая перед ними, — не что иное, как стена.