Владимир Бушин - Я всё ещё влюблён

Он думал обо всем этом, но больше всего он думал сейчас о самой Елене Демут, о Ленхен, как звали ее всю жизнь в доме Марксов…

Маркс, конечно, никогда не был в глазах Елены великим человеком, вызывавшим у многих, даже очень крупных, людей благоговение, а то и трепет. Ну какой там, в самом деле, трепет, если едва ли не полвека она прожила с ним под одной крышей, если видела его в дни болезни и в дни нищеты, если ей было даже известно, что он любит рыбу и не терпит молоко, если она сама относила в ломбард его сюртук и брюки, доподлинно зная, что великий человек сидит сейчас дома раздетый…

Елена встала перед мысленным взором Энгельса молодой статной крестьянской девушкой с приятными и мягкими чертами лица — такой прислала ее из Германии в Париж в помощь своей только что вышедшей замуж дочери старая добрая госпожа Вестфален, такой и увидел ее впервые Энгельс.

Да, Карл не был для Елены великим человеком, — он был для нее просто добрым и бескорыстным, мужественным и справедливым; он был для нее человеком, за которого она отдала бы жизнь, как и за любого члена его семьи. Она знала Карла и Женни как самое себя, всегда и обо всем говорила им прямо, но она не переносила, чтобы кто-нибудь посторонний сказал хоть одно неодобрительное слово о ком-то из семьи Маркса. У нее существовали порой весьма неожиданные и прихотливые критерии в оценке людей. Лассаля, например, Елена невзлюбила на всю жизнь за его благословенный аппетит, с которым она ознакомилась в июле 1862 года, в пору жесточайшего безденежья Марксов, когда Лассаль приехал из Германии к ним погостить. В те дни, чтобы соблюсти перед гостем хотя бы видимость благополучия, пришлось стащить в ломбард все, что только было можно. А гость, ни о чем не догадываясь, уплетал и уплетал завтраки, обеды да ужины, приготовленные Еленой и приправленные ее проклятьями… Но главным критерием в оценке человека всегда было для Елены его отношение к Карлу, Женни и их детям.

Энгельсу вспомнился рассказ Карла о том, как однажды в сорок пятом году, перед вынужденным отъездом из Парижа в Брюссель, они с Женни решили отправить Елену обратно в Германию, к госпоже Вестфален, так как их денежное положение было столь отчаянным, что оказалось нечем платить ей жалованье. Ни муж, ни жена долго не могли объявить служанке свое решение, а когда наконец Женни ей сказала, та не поверила своим ушам, потребовала повторить. Женни смущенно повторила:

— Да, ты должна ехать к маме. Пойми, у нас нет денег, чтобы платить тебе.

Елена была ошеломлена. Побледнев, дрожащими губами, сквозь слезы она растерянно проговорила:

— Но разве все на свете измеряется деньгами? — Она помолчала, собираясь с мыслями, а потом зло крикнула, кивнув головой в сторону комнаты Карла. — Это, конечно, он придумал! Кроме своих книг да бумаг, он скоро не будет видеть ничего на свете!

Она убежала в переднюю, потом вернулась с каким-то сверточком в руке и, бесцеремонно распахнув комнату Карла, встала как вкопанная перед его письменным столом.

— Сударь, сколько стоит ваша дочь? — решительно и громко спросила она.

— Что? — удивился Карл, медленно поднимая голову от книги. — Какая дочь? Что значит стоит? Почему стоит?

— Я говорю о вашей дочери Женин, — вызывающе продолжала Елена. — Вы, оказывается, все измеряете в деньгах. Так я хочу знать, сколько стоит девятимесячная дочь Марксов… Вот деньги, которые я получила от вас за все время, — она развернула сверточек и положила деньги перед Карлом. — Хватит их, чтобы купить Женни?

— Что ты лепечешь, безумная? — Маркс встал из-за стола.

— Нет, я говорю вполне серьезно. Вы гоните меня. Но я не могу уйти от вас без маленькой Женни, и вот деньги за нее. Ведь все можно измерить в деньгах, не так ли?

Поняв, что произошло, Маркс сперва чуть не расхохотался над столь неожиданным и комическим демаршем Ленхен, но за ее нелепыми словами, зло-насмешливым голосом и решительной позой так ясно были видны боль, обида и даже страх быть действительно отправленной, что ему стало не до смеха и он не знал, что предпринять.

— Ленхен, Ленхен! — бросилась к ней, чуть не плача, Женни. — Зачем ты так говоришь? Тебе же известно, как мы тебя любим. Но мы сейчас в таком ужасном положении, что просто не знаем, что делать.

— Ах, вы не знаете! — немного успокоившись, сказала Елена. — Вы не знаете? У меня есть деньги, а у вас денег нет, и вы не знаете, что делать. Конечно, она — баронесса, он — доктор философии, как это они могут сказать: «Ленхен, дай нам взаймы!»

— Но согласись, Ленхен, — пыталась оправдаться Женни, — что брать взаймы у собственной служанки…

— Если я для вас только служанка… — с новой волной горькой обиды в голосе перебила Елена.

— Ну что ты! — в один голос воскликнули Карл и Женни.

— А если «что ты», — передразнила супружеский дуэт Елена, — то берите эти деньги, и дело с концом.

— Но я не знаю, когда мы тебе отдадим, — потерянно проговорила Женни.

— Когда сможете, тогда и отдадите.

— Часть денег мы возьмем. Спасибо, — Маркс отсчитал половину лежавшей перед ним суммы, отодвинул ее в сторону, а остальные деньги снова завернул в платочек и протянул Елене. — Но все-таки ты должна ехать к госпоже Вестфален.

Елена бросила ненавидящий взгляд на Маркса, схватила протянутые деньги и выбежала из комнаты.

Она ушла из дому и через полчаса вернулась с извозчиком. Женни хотела помочь ей собрать немудрящий скарб; Карл схватился было за скобу ее кованого, видавшего виды сундучка, когда настало время грузить его в карету, но Елена презрительно отвергла их помощь. Все погрузив вдвоем с извозчиком, она даже не стала прощаться, а лишь сказала ледяным голосом Марксу:

— Сударь, не соблаговолите ли вы дать мне ваш брюссельский адрес? Он нужен мне, конечно, не для того, чтобы сообщать вам о моем житье-бытье, и не для того, чтобы узнавать новости о вас. Я лишь хочу время от времени справляться о здоровье вашей маленькой дочери.

Маркс и Женни были подавлены. Но что они могли сделать? Избежать разлуки невозможно…

— Я, право, еще не знаю, — вяло проговорил Маркс. — Мне советовали на первое время остановиться в отеле «Буа-Соваж»…

— Благодарю, — отчужденно сказала Елена и, не пожелав слушать ни прощальных слов, ни сожалений, ни напутствий, села на извозчика и уехала.

Маркс и Женни, естественно, думали, что она отправилась на вокзал, чтобы ехать в Германию. Каково же было их изумление, когда в Брюсселе, едва они кое-как устроились, однажды утром открылась дверь и на пороге появилась Елена со своим сундучком на плече. Оказывается, в отчаянии и сомнениях протолкавшись несколько дней в Париже, она после мучительной внутренней борьбы самовольно решила ехать все-таки не в Германию, а в Брюссель. И она была права — в этом Женни и Карл честно признались перед ней.