Владимир Бушин - Я всё ещё влюблён

— Господа! Я думаю, что выражу мнение всех вас, если скажу: положение чрезвычайно опасное…

— Надо вступить в переговоры с членами муниципального совета…

— С бывшими?

— Ну как сказать?.. Да, с бывшими.

— Кто знает, где сейчас господин обер-бургомистр?

— Фон Карнап? Говорят, он уже удрал в Дюссельдорф.

— Удрал! Нельзя ли попочтительнее?

— По другим, более почтительным сведениям, он все еще сидит под перевернутой коляской, забросанной навозом…

— От имени Военной комиссии я заявляю со всей ответственностью: город к обороне не готов…

— Мы обязаны добиться признания законности нашей власти со стороны муниципального совета…

— Предлагаю включить пять членов совета в Комитет…

— Бывших?

— Да, да, черт возьми! Бывших!

— До сих пор мы не провели смотра преданных нам войск. Безобразие!..

— Господа! С радостью сообщаю, что вчера поздно вечером несколько купцов, владельцев красилен и фабрикантов передали на нужды нашего Комитета десять тысяч талеров…

— Купцы финансируют мятеж? Ха-ха!..

— Кто отвечает за состояние баррикад?.

— Военная комиссия…

— Я хочу знать, кто именно…

— Мы не должны допустить, чтобы камни Эльберфельда вновь обагрились кровью…

— Нас называют террористами и людоедами!..

— Нас сравнивают с Робеспьером и Дантоном!..

— Успокойтесь, сударь, уже не сравнивают.

— Надо как-то поощрить красильщиков за то, что они ни разу не прервали работу, даже в дни баррикадных боев…

— Хозяева их уже поощрили. Ведь никому из рабочих не платят так хорошо, как красильщикам…

— Восстание в Дрездене подавлено. Наши соседи — Бармен и Кроненберг, Леннеп и Лютрингхаузен — не примкнули к нам. Господа! Мы в одиночестве…

— Солдаты ландвера [7] Ландвер — войска, составленные из запасников второй очереди, ополчение. колеблются, гражданское ополчение решительно против восстания. Кто же с нами?..

— А купцов и фабрикантов забыли?

…Резко распахнулась дверь, и в зал стремительно вошел Трост, один из членов Военной комиссии. Он почти подбежал к председателю Комитета безопасности Хёхстеру, плюхнулся рядом с ним в пустое кресло и стал что-то торопливо, взволнованно говорить ему на ухо. Все замерли, глядя на них. Некоторым было слышно, как бабочка два раза ударилась о стекло и забила крыльями. Побледневший Хёхстер наконец тяжело поднялся и негромко, даже вяло проговорил:

— Господа! Только что получено известие, что со стороны Золингена к нашему городу приближается большой отряд..

— Вооруженный? — сразу перебил кто-то.

— Это установить не удалось, — ответил Трост.

— Ничего себе разведка! — насмешливо и нервно выкрикнул другой голос.

— А что значит «большой отряд»? — спросил еще кто-то. — Пять тысяч? Тысяча?

— Известно только, — Трост тоже встал, — что у отряда нет пушек. А численность его достигает приблизительно двух батальонов.

— Отряд возглавляет человек, имя которого вам всем хорошо известно. — Хёхстер, кажется, несколько пришел в себя и говорил уже не так вяло. — Оно известно вам и потому, что этот человек один из редакторов «Новой Рейнской газеты», и потому еще, вероятно, что он когда-то жил в нашем городе, а родился совсем рядом, за рекой, в Бармене.

— Энгельс?! — раздалось одновременно несколько голосов.

— Да, Фридрих Энгельс-младший.

— Землячок! — опять насмешливо выкрикнул нервный голос.

— Какая же у него цель? Чего он хочет?

— Кто может это знать? — Хёхстер беспомощно пожал полными плечами. — Скорее всего, он идет на помощь нам.

— А нужна ли нам его помощь?

— Надо послать ему навстречу нашего представителя и потребовать, чтобы он тотчас прибыл сюда.

— Не потребовать, а пригласить!

— По-моему, дельное предложение, — охотно согласился Хёхстер. — Я думаю, лучше всего поручить это господину Хюнербейну. И не только потому, что он сам из Бармена…

Все поняли, что хотел сказать председатель: портном Фридрих Вильгельм Хюнербейн был членом Союза коммунистов и поговаривали даже, что он переписывался с самим Марксом. Хюнербейн встал со своего места, поклонился председателю в знак согласия выполнить его поручение и, ни слова не говоря, вышел.

— Вполне возможно, — сказал Трост, обращаясь к Хёхстеру, но его услышали все, — что Энгельс со своим отрядом уже вошел в город.

Члены Комитета безопасности, как любопытные школяры, бросились к боковым окнам. Им было известно, что из этих окон ратуши (фасадом она выходила в узкий переулок) виден почти весь город. И действительно, у огромного нескладного здания бывшего музея, от которого начинается главная улица города, все сразу разглядели большое скопление движущихся людей. Через некоторое время над людьми стали различимы черно-красно-золотые и красные флаги, символы общегерманского единства и революции.

— Ого, да это целый полк!..

— Где он его набрал?

— Очевидно, среди читателей «Новой Рейнской газеты»…

— Ну какой там полк! В толпе больше всего наших городских зевак…

— Вон, кажется, в первой шеренге и сам предводитель…

— Его трудно не узнать — рост гренадерский!..

— Как легко и весело шагает…

— Наши сограждане бурно приветствуют их. Похоже, бросают цветы…

Вдруг нескольким членам Комитета сделалось неловко за свою несдержанность и торопливость, они снова заняли свои места, за ними последовали остальные.

Потянулись томительные минуты ожидания. Все молчали…

Энгельс во главе отряда маршировал по главной улице Эльберфельда, направляясь к центру города, к ратуше. Он мог бы пройти этот путь с завязанными глазами — так хорошо ему были знакомы каждый поворот, каждый камень. Три года он учился здесь в старших классах гимназии. А сколько раз бывал и до этого и после!.. Вон там, за вторым поворотом налево, в глубине тихого переулка стоит дом старшего преподавателя гимназии добряка Ханчке, давнего друга отца. В этом доме под его нестрогим надзором Фридрих жил три года.

Энгельс вспомнил сейчас, что в выпускном свидетельстве, написанном доктором Ханчке, который тогда временно заменял директора, было уж очень много распрекрасных слов: гимназист Энгельс отличался-де весьма хорошим поведением, обращал на себя внимание искренностью и скромностью, чистотою сердца, благонравием, религиозностью… И вот он, заслуживший когда-то такие похвалы, сегодня привел в город своей юности вооруженный отряд, на который, конечно, со страхом взирают все богатеи и филистеры. Интересно, нет ли там, в толпе, старого профессора? Что бы он сейчас сказал о благонравии и скромности своего питомца?

Впервые Фридрих взбудоражил Эльберфельд и свой родной Бармен десять лет назад «Письмами из Вупперталя», которые Карл Гуцков напечатал в своем «Германском телеграфе».. О, в этих письмах досталось обитателям обоих городов! Чего стоило хотя бы лишь одно замечание о круге их вольнолюбивых интеллектуальных интересов: барменцы говорят больше о лошадях, эльберфельдцы — о собаках, а когда уж очень разойдутся, то и о женщинах… Эльберфельд, помнится, назван там Сионом обскурантов.