Наталья Уланова - Лиса. Личные хроники русской смуты

Медсестра вдруг остановилась на бугорке, обернулась и строго посмотрела на зарёванную девушку, словно знала, где та стоит и о чём думает. Потом погрозила ей пальцем и пошла себе дальше. Неужели это на самом деле?.. Неужели не привиделось?.. Лиса сморгнула, протёрла глаза и с удивлением обнаружила, что привидевшаяся ей строгая тётушка пропала. Словно её и не было.

Чудеса…

От задуманного погрома Лиса отказалась. Её отпустило…

Откуда пришли слова, сказать трудно. Всю свою прошлую «правильную» жизнь она раздражалась, если слышала оброненное кем-то «Прости, Господи», «Слава Богу», «Помоги, Боже…», «Не дай Бог!»… А тут сама, по своей воле, шептала и шептала, повторяя как заклинание: «Господи, забери у меня что хочешь… Всё, что я люблю… Только ребёночка, ребёночка оставь! Прошу тебя, Господи…»

И надо же, её услышали…

Плеча выпавшей из реальности Лисы осторожно коснулась взрослая роженица из соседней палаты.

– Ты чего тут стоишь? Случилось что?

– Они сказали, что… – и не смогла продолжить, лишь всхлипнула судорожно, с подвыванием.

– Глупости это! Не слушай никого! Ты молодая, и ребёночка хорошего родила. Ну, не ест пока… Ничего. Потом, когда как следует проголодается, доберёт! У меня, вон, девочка с врождённой грыжей родилась. И то не плачу! Это нам уже ничем не поможешь, а ты успокойся и иди к себе. Холодно тут. Да и детей в вашу палату уже повезли. Всё будет хорошо, – женщина кивнула каким-то своим мыслям и отошла.

У Лисы сложилось впечатление, что недавняя собеседница подходила к ней специально. Именно за тем, чтобы воодушевить и утешить… Она сравнила их ситуации и, устыдившись своей слабости, решительно зашагала следом.

В палате шло кормление. Там, у окна, Лиса потеряла чувство времени и задержалась сверх положенного. Возившиеся со своими малышами женщины встретили её укоризненными взглядами. Её ребёнок лежал на подушке. Маленький, беззащитный, одинокий. От этой картинки у Лисы защемило сердце. Разбухшие груди налились, словно первомайские шары и нещадно болели. Спасти её, избавить от распоясавшейся боли мог только этот кроха. Только бы захотел. Но малыш опять отказался от груди, не услышал её просьб. А ведь она уже почти поверила, что у них всё наладится!

Отчаявшись, Лиса взяла чайную ложечку и выдавила в неё несколько густых клейких капель, а затем поднесла её к приоткрытым губкам сына. Молоко попало в рот. Малыш поначалу зачмокал, но затем скривил жутко недовольную гримасу. Похоже, вкус материнского молока ему не понравился. В завершение сцены он опять зашёлся в обидном плаче.

Что можно сделать в этой ситуации, Лиса не представляла. Абсолютно.

Ей оставалось только одно – плакать и молиться.

На стоящей возле дверей кровати сидела совершенно не говорившая по-русски женщина. Слишком смуглая даже для азербайджанки, с чёрными, глубокими словно колодец, глазами. Похоже, она приехала в Баку после недавних событий из какого-то совершенно глухого аула. Незнакомка некоторое время следила за мытарствами Лисы, затем, что-то там для себя решив, сокрушённо покачала головой, поцокала языком и, отложив собственного младенца в сторону, жестом показала, чтобы Лиса передала продолжавшего плакать ребёнка. Та немного поколебалась, но потом осторожно подала ей своё орущее чадо. Удивительно, но у объяснявшейся жестами женщины малыш сразу успокоился. Он сам разыскал сосок и с жадностью принялся сосать, громко причмокивая. На случившееся на их глазах чудо в изумлении уставилась вся палата. Женщины облегчённо выдохнули и заключили, что раз грудь взял, теперь и есть будет, и жить будет тоже. Счастливая Лиса держала палец у губ, умоляя не тревожить их, – не дай Бог, ребёнок передумает! А нерусская молочная мама спокойно похлопывала мальчишку по попке, приговаривая что-то и вовсе непонятное. Не по-русски. На каком-то диковинном местном диалекте. Потом она что-то несколько раз сказала Лисе. Та, не поняв из сказанного ни словечка, лишь согласно кивала. Словно китайский болванчик с фарфоровой головой.

– Она говорит, чтобы ты сына Михаем назвала, – в конце концов перевела одна из соседок.

– Да, конечно… – завороженная происходящим, Лиса опять кивнула, соглашаясь с озвученным условием, прекрасно осознавая, что имя у мальчика будет совсем другое, и что сейчас она бессовестно врёт…

– А ещё говорит, чтобы ты уезжала отсюда! Быстро уезжала. Вместе с ребёнком и мужем. Если не уедешь – много горя переживёшь, и мужа потеряешь, и родителей…Совсем одна останешься… – добавила соседка-переводчица.

23 марта 1990 г. Азербайджанская ССР, г. Баку, роддом

– Она говорит, чтобы ты сына Михаем назвала, – перевела одна из соседок.

– Да, конечно… – заворожённая происходящим, Лиса была готова согласиться с чем угодно, даже с этим непонятным условием, прекрасно осознавая, что имя у её сына будет совсем другое, и что сейчас она бессовестно врёт…

Она, конечно же, беспокоилась по этому поводу, но основной причиной испытываемого ею душевного дискомфорта были два куда более серьёзных чувства – ревности и обиды. Лису задело, что давшийся так трудно, с такими волнениями и переживаниями сын принял не её, родную мать, а купился на чужие смуглые соски. Впрочем, пускай! Лишь бы сосал! Остальное – ерунда, даже то, что по этому поводу будут говорить соседки по палате, ставшие невольными свидетельницами произошедшего на их глазах чуда. Потом, когда случившееся немного улеглось в их головах, они, с лёгкой руки странной молочной мамаши, так и прозвали беспокойного и упрямого Сашку – Михайчиком. У него, единственного из всех малышей, теперь было имя. Даже два. И сразу две мамы – молочная и настоящая, – та, которая родила. Остальных младенцев называли по фамилиям их матерей.

В последующие кормления Лиса терпеливо ожидала, пока наестся ребёнок незнакомки, чтобы пристроить своего Сашку следующим. Ожидала, каждый раз надеясь, что молочная мама опять их пожалеет и опять подзовёт лёгким разрешающим взмахом ладони. В ожидании этого момента Лиса чутко замирала, чувствуя как заполошно и неровно колотится её сердечко, – словно у пойманной птицеловом птички… Но соседка звала, каждый раз звала! Мало того, Лиса не без ревности стала замечать, как необычно нежна и заботлива непонятная молочная мама с её малышом. «К чему бы это? Почему это?.. Зачем?..» – тревожили материнское сердце неосознанные страхи. Вспыхивавшую сухим порохом неприязнь Лиса благоразумно гасила, пытаясь не идти на поводу у смутных подозрений, стараясь оставаться спокойной и доброжелательной. Получалось не очень.