Валентина Лелина - Мой Петербург

Город любил своих влюблённых, может быть, всего более за то, что они интуитивно повторяли путь прошедших здесь прежде и тем укрепляли надежду на будущее. Они были самыми ранимыми и вместе с тем — самыми неуязвимыми для проявлений уродства наступившей эпохи. И город открыл им новые возможности.

Так, с появлением метро возникло трехминутное счастье остановиться, смотреть друг другу в глаза. Заметьте, что влюблённые как особый подарок принимают эти мгновения наедине в движущейся толпе горожан. Они приходят на старые кладбища Петербурга. Может быть потому, что любовь всегда думает о смерти. «Сильна как смерть любовь», — написано в «Песне песней».

Чем бесприютнее улицы города, чем беспардоннее взгляды продавщиц в кафе, тем уютнее на почтамте, на телеграфе, где можно незамеченными оставаться вдвоём. Но чаще всего дождь и снегопад загоняют влюблённых в подъезды, на лестницы старых домов. Там можно немного посидеть на широком подоконнике, согревая дыханием заледеневшие руки. Вот вечный сюжет, вошедший в стихотворение Глеба Семёнова.

И по-прежнему влюблённых и одиноких мечтателей тянет белыми ночами к Неве, где, словно в эротическом порыве, поднимаются крылья мостов.

Если что-то меняется в маршрутах влюблённых по Петербургу, то не так уж много. Суть остаётся: город принимает и хранит все переживания любви. Ведь кроме встреч, влюблённых настигают и невстречи, разлуки и одиночество. Это тоже любовь, её оборотная сторона, изнанка. И Петербург, как никакой другой город, исцеляет, врачует. Сначала медленно и незаметно, но потом всё быстрее он начинает уводить, увлекая по улице, переулком, через проходной двор на набережную. А там, покачиваясь, плывут его сады, упираются в небо купола соборов, заводские кирпичные трубы, и дальше, дальше… Там — Выборгская, Малая Охта, Обухово. Горизонты всё расширяются, любовь растворяется в этом бесконечном петербургском небе. И сердце уже бьётся успокоенно и только ещё немного болит о невозможном, о вечном…

Своей неразгаданностью, неуловимостью Петербург, как никакой другой город, ставит в тупик всякого, входящего в его пределы. Можно жить, не задумываясь о сущности этого очень странного российского города. Но стоит задаться поисками ответа — одного, другого — упрёшься в мрачную стену без единого проёма, уставленную разве что для разнообразия мусорными бачками.

Одной из главных особенностей Петербурга всегда было сквозное пространство. Его улицы навылет устремлены к площадям или к просторам Невы. Однако, подобно тому, как в каждом человеке одновременно уживаются исключающие друг друга черты характера, так Петербург полнится тупиками и ловушками, совсем иными, нежели, например, уютные тупички старой Москвы.

Стоит задуматься о петербургских тупиках, тотчас представляется его каменное тело, лучистые проспекты, лабиринты дворов, глухих переулков, углов, таинственных переходов из одного пространства в другое. Тупик — то же, что парадокс. Но тупик — это еще и безвыходность, остановка. Так, петербургская улица, упираясь в разведённый мост, напомнит о том, «что пустота и зияние — великолепный товар, что будет, будет разлука, что обманные рычаги управляют громадами и годами».

В пространстве Петербурга, сложившемся к концу XIX века, есть все признаки лабиринта: кривизна его рек и каналов, вытекающих и втекающих друг в друга, прямолинейные улицы как часть всё той же уловки, пространственные замки, арки, обелиски, колонны, служащие в схеме лабиринта приманкой скитальцу.

Лабиринт — разновидность тупика, завёрнутого десятикратным морским узлом. Порочный круг, в который попадает обречённый. Скривлённый и замкнутый тупик может вводить в заблуждение мнимым разнообразием. Но за три века эти схемы затвердели, отпечатались в подсознании. Едва ли не каждый житель нашего города хоть однажды был втянут в самую известную петербургскую формулу тупика:

Петербургские тупики и ловушки возникали не вдруг. Чем больше город обрастал каменными строениями, чем блистательнее становились его парадные, фасадные улицы и набережные, тем сильнее запутывалось пространство и жизнь изнанки Петербурга. Даже строгие и стройные снаружи городские строения представляют собой сверхусложнённые пространства. Например, вокзалы (кстати, все петербургские вокзалы — тупикового типа), здание Главного штаба, Академия художеств…

Гигантские каменные лабиринты со множеством внутренних дворов, со всеми тупиками и переходами столетиями складываются в городе, который как будто стремится преодолеть простоту ландшафта. Это наводит на мысль, что подобной организацией пространства город противостоял убогости и бедности природного пейзажа. Контраст одного и другого придавал столице величие и значительность. Как узлы и огрехи на обратной стороне городской ткани, множились тупики и ловушки. С течением времени они начинали жить собственной жизнью, независимой, непредсказуемой. И влияние оказывали на жизнь горожан не меньшее, чем великолепные панорамы и ансамбли.

В самом центре Петербурга расположено здание, ставшее классическим образцом петербургского лабиринта. Это Михайловский (Инженерный) замок. Он был выстроен архитектором Бренной для императора Павла I на месте старого деревянного Летнего дворца, в котором Павел Петрович родился. Теперь известно, что авторство этого строения, особенно его планировка, во многом принадлежит самому императору. Оно изначально выстроено «по принципу лабиринта — со множеством потайных дверей, тупиков, разветвлённых ходов, переходов. Увы, замок стал ловушкой для самого подозрительного императора». Утверждают даже, что, если выполнить пространственную модель деревянного Летнего дворца и установить на его бывшее место, а затем наложить на неё модель Михайловского замка так, как он расположен теперь, то комната, где родился Павел, совпадёт в пространстве с комнатой, где он был задушен. Тупик. Замыкание лабиринта.