Валентина Лелина - Мой Петербург

Пожилая надменная женщина, которая тогда нас принимала, была его дочерью и приходилась моему отцу теткой. Мне запомнилась обстановка комнаты. Старинное пианино с бронзовыми подсвечниками, ноты, книги. И, под стать обстановке, холодноватая сдержанность старой женщины. Какая-то в этом была тайна семейных отношений, судьбы. Тогда, в свои восемь лет я, зная, что дом моей матери погиб во время блокады, поразилась, столкнувшись так близко с каким-то далеким временем, которое продолжало жить, не замечая перемен. Старинные часы с маятником глубоким звоном заполняли паузы в принужденной беседе. Кузнецовские чашки и блюдо служили, как полвека назад.

Увы, жизнь в домах Петербурга уже давно отлилась в другие формы. Прибавилось комнат и стен. Больно смотреть, как рука или даже лицо амура на потолке перерезаны перегородками. Я помню громадный коридор дедушкиной коммунальной квартиры на канале Грибоедова, где дети устраивали катания на конторских счетах. А в бывшей хозяйской ванной на улице Белинского дети смотрели диафильмы. О этот волшебный миг, когда одна картинка сменяет другую! И ты замираешь от ожидания и что-то уже предчувствуешь. И темнота сближает тебя с волшебством, а голос читающего звучит откуда-то издалека. Как будто в другом мире остается вся квартира, бой часов, голоса на кухне. И вместе с тем, всё это происходит в одном измерении. Имя ему — петербургский дом.

Остаётся только удивляться, как долго в домах сохраняется присутствие тех, кто жил в них прежде. Дверные ручки, отполированные множеством прикосновений, газеты под обоями, иногда даже из прошлого века. А печи или камины? Сколько горожан согревалось их теплом, сколько маленьких петербуржцев прислушивалось к потрескиванию дров, к завыванию ветра в дымоходах! Потом, к сожалению, от печей и каминов стали избавляться. Это один из конфликтов города со своими горожанами. Пришлось дорого заплатить за прозрение. Не только потрясения войны, революции, голода приводили к невосполнимым утратам, но и такая печальная потеря понимания между городом и его жителями.

Но до сих пор в Петербурге сохраняются дома, где старые буфеты и книжные шкафы столетиями не сдвигались с одного места. Иной раз в белую ночь случайно можно увидеть через окно люстру, висящую низко над круглым столом посреди большой комнаты, наверное, гостиной. И тогда понимаешь, что эта люстра и стол там находятся так давно, что если их убрать, то даже прохожие на улице растеряются и станут спрашивать, что же изменилось.

Вот точно так однажды на улице Плеханова, ныне Каранской, я увидела через окно (штора была чуть-чуть отодвинута) комнату в полуподвальном этаже. За столом, освещённым лампой, сидел человек и читал книгу. И во всей обстановке, и в том, как человек сидел, и в лице его было что-то такое единственное, петербургское, существующее вне времени, что я до сих пор не понимаю, в окно ли я заглянула или в какое-то иное время — в довоенное или даже в прошлый век.

Каждый дом в Петербурге живет своей особенной жизнью. Где-то за стеной играют гаммы, неуверенная детская рука окунает пальцы в фортепианные клавиши. Хорошо, когда дом полнится детскими голосами. Для детей мир начинается в этих стенах. Для них это — модель мира, очень правдивая. Со всеми радостями и неурядицами, которые бывают в каждом доме. С именинными пирогами, с волшебством рождественской елки. Когда на ёлке горят настоящие свечи, она оживает. Таинственная, прекрасная, она живёт яркой жизнью тот недолгий срок, что отмерен ей праздником.

Так и в жизни петербургских домов есть дыхание, движение пламени. Оно то ярче разгорается, то сникает. Нынче антикварные лавки пополнились старинными вещами, посудой, даже мебелью. Это знак времени. Хотя дух петербургского дома существует не только в вещах. И даже вернее всего, не в вещах. Как-то раз мне пришлось побывать в одном доме, очень петербургском по первому впечатлению. Всё в нём было устроено безупречно. Старинные комнаты, двери, старинные вещи, посуда и петербургский пейзаж за окнами. Но что-то меня насторожило, показалось ненастоящим. Будто это была декорация для кинофильма. И оказалось, что дом меня не обманул. Вещи были подобраны в комиссионных магазинах. Они были из другой жизни, из других судеб. И только пейзаж за окнами был настоящим. Я и теперь не могу объяснить, в чём там было несоответствие и что же такое — тайна дома. Ведь иногда случается оказаться в квартире в новом районе, среди типовых кварталов. Войдешь в комнату — кажется, ничего особенного: стол, кресло, книги, клетчатый плед, пепельница на столе… И вдруг почувствуешь себя в петербургском доме.

Коренные петербуржцы, ленинградцы, уезжая из старых коммунальных квартир в центре города, перевозили с собой в новые районы дух петербургского дома. Ведь в нашем городе есть и совсем другие дома. К нам приезжают из других мест, привозят дыхание своего края, и это отражается на доме.

Дух своего дома увозили с собой в эвакуацию, в эмиграцию петербуржцы. И там что-то передавалось их детям.

К нам в гости заходил учитель, приехавший из Перми. Он родился и вырос на Урале, но родители его, ленинградцы, были эвакуированы во время войны. И он узнавал. Узнавал стены, двери, медные шпингалеты на окнах эркера. Как знакомому, улыбнулся старенькому штопору с деревянной ручкой. Сказал, что дома есть такой же. И даже вышел на площадку чёрной лестницы.

Чёрная лестница — удивительное явление. Как лепка на потолке в виде танцующих грифонов, медальонов, узоров модерна, как механические звонки в дверях, ещё сохранившиеся кое-где в городе, чёрная лестница осталась от устройства жизни бывшего доходного дома. Когда-то по чёрной лестнице прямо в кухню дворник приносил дрова. На нашей кухне до сих пор остался след на полу от большой плиты, которая топилась дровами.

Парадная лестница — широкая, удобная, с узором чугунных ограждений, с просторными площадками перед дверьми. Черная — узкая, но прочная, надёжная. Она как запасной выход, когда парадная почему-либо может выдать. Чёрная лестница молчаливо хранит свои тайны. Кто-то уходил по ней, спасая свою жизнь, когда в дверь с другой стороны требовательно стучали. Кто-то покидал своего возлюбленного. Днём по ней поднимались старьёвщики.

Теперь она утратила своё первоначальное назначение. Иногда на ней живут бомжи. А парадная захламлена теперь так же. Жильцы дома беззастенчиво выносят по ней мусор и даже пользуются для этого лифтом. Что лестницы, если одна комната нам заменяет кабинет, гостиную, спальню и детскую!

Наш сосед, физик-ядерщик, на кухне по ночам пишет диссертацию. А я печатаю на пишущей машинке в кладовке — бывшей комнатке служанки. Но до сих пор у всех гостей — у взрослых и особенно у детей — черная лестница вызывает необычайное любопытство и будоражит воображение.

Читать дальше