Рафаэль Сабатини - Шкура льва

Своего четвертого клеврета мистер Грин отправил к лорду Ротерби с запиской, в которой просил совета, стоит ли немедленно арестовать мистера Кэрилла, а сам с удвоенным усердием продолжал обыск, добравшись до спальни, в которой лежал сэр Ричард. Он тщательно исследовал каждую щель, каждый укромный уголок, вытащил из-под умершего и осмотрел все простыни и матрацы, и даже мистер Кэрилл и Бентли подверглись личному обыску. Но все напрасно. Не было найдено ни единого доказательства измены.

Однако если доказательств предательства и изменнической деятельности не было, то свидетельств, подтверждающих личность сэра Ричарда, нашлось немало, и мистер Грин их конфисковал во избежание неприятных вопросов, касающихся обстоятельств смерти баронета.

Однако подобных вопросов не последовало. Мистер Грин и его люди заявили лорду Картерету, будто бы посыльный министра Джерри (фамилия неизвестна) застрелил сэра Ричарда в целях самозащиты, поскольку во время ареста по подозрению в измене баронет угрожал пистолетом мистеру Грину, у которого имелся ордер, подписанный самим министром.

Поначалу сэр Картерет был очень недоволен тем, что захватить сэра Ричарда живым не удалось, но по размышлении он решил не преувеличивать значения этой утраты. Баронет был крайне упрямым человеком, и вряд, ли можно было рассчитывать получить от него сколь-нибудь важные признания. И следствие, до сих пор не добившись результатов, которых ожидало правительство, было бы вынуждено предать гласности факт существования заговора, а в те неспокойные времена власти менее всего были заинтересованы в этом. Во всем, что касалось якобитства, заметим, что лорд Картерет благоразумно придерживался крайней осторожности. Любая огласка могла превратить тлеющие угли в бушующее пламя, а он предпочитал потихоньку гасить их, держа ситуацию под контролем.

Он не сомневался, что этот самый Джерри оказал стране громадную услугу, застрелив столь выдающегося якобитского агента, каким был сэр Ричард Эверард. Так что его светлость не желал не только задавать лишних вопросов, но и вообще слышать об этом деле.

Что касается лорда Ротерби, то, произойди все это днем раньше, он, несомненно, велел бы мистеру Грину арестовать Кэрилла по подозрению в измене. Однако случилось так, что в тот вечер его посетила мать и рассказала, что ей удалось выжать из лорда Остермора признание в том, что они с мистером Кэриллом решили написать королю Якову.

Графиня полагала, что, прежде чем выступить против мистера Кэрилла, нужно было разузнать, до какой степени лорд Остермор завяз в этом деле. Арест Кэрилла мог привести к разоблачению, которое оказалось бы куда губительнее для графа, чем любые махинации Южноморской компании.

— Мадам, — сказал ей Ротерби, — именно эти аргументы я приводил в нашей предыдущей беседе, вы же в ответ назвали меня тупым болваном, поскольку я не видел возможности не впутывать лорда в эту историю.

— Молчи! — воскликнула графиня, нервно постукивая веером по костяшкам пальцев. — Я назвала тебя тупым болваном? Это еще мягко сказано — чересчур мягко! По-моему, ты куда хуже! Неужели тебе все равно, кто расскажет министру о заговоре — ты или Кэрилл, если его арестуют? Разберись, в чем состоит заговор, и расскажи о нем лорду Картерету, изложив ему свою точку зрения.

Ротерби смотрел на мать, взбешенный ее упреками.

— Может быть, я и вправду столь глуп, как считает ваша светлость, но я, по-правде, не вижу разницы между нынешней ситуацией и той, которая была раньше.

— Разницы никакой, но тогда дело представлялось нам по-другому, — нетерпеливо сказала она. — Мы считали, что твой отец не выдаст себя, уповая на свойственную ему осторожность. Похоже, мы ошиблись. Он отдал себя в руки мистера Кэрилла. И прежде, чем мы продолжим, надо предоставить министру доказательства наличия заговора.

Лорд Ротерби почувствовал, что попал между Сциллой и Харибдой [32] Попал между Сциллой и Харибдой — то есть оказался в трудном положении. Сцилла и Харибда — скалы-чудовшца в древнегреческой мифологии, расположенные в узком морском проливе одна против другой и пожиравшие моряков с проходивших мимо судов. , и, когда вечером к нему прибыл посланец мистера Грина, он лишь яростно стиснул зубы, вынужденный отложить дело и дожидаться момента, когда ситуация окажется менее напряженной. Он отправил мистеру Грину записку, в которой категорически запретил ему предпринимать какие бы то ни было шаги по отношению к мистеру Кэриллу до тех пор, пока они не обсудят сложившееся положение.

Мистер Грин с облегчением вздохнул. Арестуй он Кэрилла, тот мог бы возбудить дело об убийстве сэра Ричарда — дело, которое, по твердому убеждению мистера Грина, его начальник, сэр Картерет, предпочел бы замять. Мистер Грин был уверен, что, если отпустить Кэрилла, он не станет поднимать скандал. И он был прав. Охваченный горем, мистер Кэрилл и не думал требовать расследования обстоятельств убийства. К тому же пришлось бы выдвигать обвинение против правительственного чиновника, имевшего ордер на арест сэра Ричарда, и его ничтожного приспешника, но смысла в этом было не больше, чем обвинять пистолет, из которого был произведен выстрел. И пистолет, и сыщик были всего лишь орудиями, едва ли отличающимися по степени ответственности.

Мистер Кэрилл терзался мучительной болью. Чувство одиночества было невыносимым. Он потерял человека, заменявшего ему друзей и близких, он остался один во всем мире.

Наконец мистер Кэрилл нашел утешение, вспоминая слова сэра Ричарда, сказанные им на смертном одре — о том, что его жизнь не была счастлива, отравленная жаждой мести, которая, словно червь в бутоне розы, отняла у него радость бытия. Сэра Ричарда пришли арестовать, и, поскольку он был разоблачен, злополучный выстрел оказался милосердным избавлением от того, что могло произойти — от виселицы, толпы и пыток перед смертью. Гибель от пули была лучше — лучше в тысячу раз.

Все эти мысли лежали тяжелым камнем на душе Кэрилла, не, когда он провожал умершего в последний путь, он почувствовал облегчение, размышляя о том, что судьба, как это ни странно, оказалась благосклонна к сэру Ричарду. Но стоило мистеру Кэриллу услышать стук комьев земли, сыплющейся на крышку гроба с останками человека, который был ему отцом, матерью и братом, — и его вновь охватил приступ мучительной боли.

Он уже уходил с кладбища, когда кто-то осторожно прикоснулся к его руке. Кэрилл резко обернулся и, увидев прекрасное лицо Гортензии Уинтроп, остановился, гадая, как она здесь очутилась. На девушке был длинный темный плащ с капюшоном. В пятидесяти ярдах у стены кладбищенской церкви стоял ее портшез.